В некоторых городах рядовые члены рабочих партий были вполне готовы объединить свои усилия перед лицом нацистской угрозы. Но ни коммунисты, ни социал-демократы не сделали ничего, чтобы скоординировать акции протеста в глобальном масштабе. Хотя коммунистическая партия немедленно призвала к всеобщей забастовке, там понимали, что ее перспективы равны нулю без поддержки профсоюзов и социал-демократов, которые не хотели, чтобы ими манипулировали таким образом. Для Коминтерна назначение правительства Гитлера означало, что монополистический капитал сумел заручиться сотрудничеством нацистов в своих планах по ликвидации пролетарского сопротивления созданию фашистской диктатуры. Таким образом, с этой точки зрения ключевой фигурой в кабинете был Хугенберг, представитель промышленников и крупных землевладельцев. Гитлер же был лишь средством[754]. Ряд социал-демократов, включая Курта Шумахера, одного из самых известных депутатов в рейхстаге от партии, разделяли это мнение. Коммунисты также боялись, что «фашистская диктатура» будет означать жестокое подавление рабочего движения, увеличение эксплуатации рабочих, безрассудное стремление к «империалистической войне»[755]. К 1 февраля 1933 г. в коммунистической прессе уже сообщалось о «волне запретительных приказов в рейхе» и «буре над Германией», в которой «нацистские террористические отряды» убивали рабочих и разносили помещения профсоюзов и офисы коммунистической партии. Впереди, безусловно, можно было ждать еще большего размаха насилия[756].

Другие были менее уверены в намерениях нового кабинета. Столько правительств, столько рейхсканцлеров приходило и уходило в последние несколько лет, что многие люди, очевидно, считали, что новое правительство не будет особенно от них отличаться и проживет не дольше своих предшественников. Даже полная энтузиазма Луиза Зольмиц писала в дневнике:

Для многих читателей газет, сообщавших о назначении Гитлера, ликование коричневых рубашек должно было казаться преувеличенным. Ключевой особенностью нового правительства, о чем красноречиво свидетельствовало участие стальных шлемов в прошедших маршах, безусловно, было численное превосходство консерваторов. «И не националистическое, и не революционное правительство, хотя оно носит имя Гитлера, — писал в своем дневнике один чешский дипломат, живший в Берлине. — Это не Третий рейх, даже номер 2,5 не приписать»[758]. Более тревожное замечание было высказано французским послом, Андре Франсуа-Понсе. Проницательный дипломат отмечал, что консерваторы были правы, ожидая, что Гитлер согласится с их программой сокрушения левых, искоренения бюрократии, ассимиляции Пруссии и рейха, реорганизации армии и восстановления военной службы. По его мнению, они назначили Гитлера на пост канцлера, чтобы дискредитировать его, «они считали, что поступили крайне изобретательно, избавившись от волка, поместив его в овчарню»[759].

II

Самодовольное убеждение Франца фон Папена и его друзей, что они поместили Гитлера туда, куда им было надо, долго не продлилось. Нацисты заняли только три поста в правительстве. Однако в своей должности рейхсканцлера Гитлер имел значительные полномочия. Таким же важным фактом было то, что нацисты руководили министерством внутренних дел Пруссии и рейха. Это давало широкие возможности в плане закона и порядка. Пост Геринга в Пруссии, в частности, давал ему контроль над полицией на большей части территории рейха. Хотя Папен в роли рейхскомиссара и был его номинальным начальником, ему было нелегко вмешиваться в повседневные дела министерства по вопросам обеспечения порядка. Более того, новый министр обороны, генерал Вернер фон Бломберг, назначенный по распоряжению армии за день до вступления Гитлера в должность, симпатизировал нацистам гораздо больше, чем думали Папен или Гинденбург. Импульсивный и энергичный человек, Бломберг завоевал серьезное уважение в роли штабного стратега в Первой мировой войне, а позже стал начальником Генштаба. Он был своим человеком армии в правительстве. Однако на него также можно было легко влиять с помощью сильных впечатлений. Во время визита в Советский Союз с инспекцией военных сооружений он был так впечатлен Красной армией, что серьезно размышлял о вступлении в коммунистическую партию, совершенно игнорируя чудовищные политические последствия такого решения. Имея ограниченное военное мировоззрение и практически не интересуясь политикой, он был пластилином в руках такого человека, как Гитлер[760].

Бломберг запретил офицерам вступать в нацистскую партию и ревниво защищал независимость армии. Благодаря его верности Гитлеру нацисты не считали необходимым подрывать армию изнутри. Тем не менее они хотели быть уверены, что армия не станет вмешиваться в поток насилия, который они планировали обрушить на страну. Гитлер подчеркнул свое уважение к нейтралитету армии в обращении к старшим офицерам 3 февраля 1933 г. Он завоевал их одобрение, пообещав восстановить призыв, уничтожить марксизм и аннулировать Версальский мирный договор. Офицеры не высказали никаких возражений, когда он представил им пьянящие долговременные планы по захвату Восточной Европы и ее «германизации» за счет выселения миллионов исконных славянских жителей. Нейтралитет армии означал, разумеется, ее невмешательство, и Гитлер продолжил свою линию, убеждая офицеров в том, что «внутренняя борьба» была «не их делом». Он значительно облегчил себе осуществление планов по нейтрализации армии, назначив по совету Бломберга полковника Вальтера фон Рейхенау, энергичного, честолюбивого, имевшего множество наград штабного офицера, на должность главного помощника Бломберга. Рейхенау также почитал Гитлера и поддерживал с ним хорошие личные отношения. Вместе с Бломбергом он быстро начал добиваться изоляции главнокомандующего армией, генерала Курта фон Хаммерштайна, аристократа-консерватора, который никогда не пытался скрыть своего презрения к нацистам. В феврале 1933 г. Хаммерштейн запретил офицерам приглашать политиков на общественные мероприятия в попытке свести к минимуму отношения с ведущими нацистами, такими как Геринг, к которому всегда обращался высокомерно по его фактическому званию из донацистских времен, «капитан в отставке», кроме случаев, когда называл его прозвищем «свихнувшийся пилот». Хаммерштейн представлял реальную угрозу, потому что отчитывался непосредственно перед президентом. Тем не менее за короткое время Бломбергу удалось ограничить отношения Хаммерштейна с Гинденбургом исключительно военными вопросами. 4 апреля 1933 г. Бломберг стал членом вновь созданного Совета имперской обороны, политического образования, которое позволяло обходить армейское руководство и передавало военную политику в руки Гитлера, который был его председателем, и небольшой группы ведущих министров. Благодаря этим действиям Хаммерштейна и его сторонников удалось нейтрализовать. В любом случае Хаммерштейн был слишком величественным, слишком отстраненным, чтобы участвовать в серьезных политических интригах. Теперь, когда Шлейхер был отстранен от событий, в первой половине 1933 г. ни он, ни какой-либо другой армейский руководитель не мог мобилизовать оппозицию нацистам[761]. С Фриком и Герингом во главе и армией, отошедшей в сторону, перспективы сдержать насилие нацистов теперь казались как никогда сомнительными. Практически сразу нацисты воспользовались этой тщательно созданной ситуацией и запустили кампанию политического насилия и террора, по сравнению с которой все, что было раньше, казалось детскими играми. 30 и 31 января триумфальные парады и процессии CA и СС уже показали их новообретенную уверенность и силу всем остальным противникам на улицах. Они также сопровождались актами насилия и антисемитизма. А теперь их число стало быстро увеличиваться. Банды штурмовиков начали нападать на офисы профсоюзов и коммунистов и на дома видных левых деятелей. 4 февраля в помощь им был издан декрет, позволявший арестовывать на срок до трех месяцев тех, кто участвовал в вооруженных беспорядках или актах государственной измены, — декрет, который уж точно не стал бы применяться к гитлеровским штурмовикам[762].