Дэвис бурно протестовал, пытаясь доказать, что «швед Блюхер» – руководитель одного из скандинавских филиалов его фирмы, но безрезультатно. Когда стало ясно, что переубедить клерка не удастся, он сменил тактику и прозрачно намекнул, что выполняет специальное поручение президента США и для успеха его миссии необходим этот маскарад Герцлета. Клерк был неумолим, и Дэвис тогда обратился к американскому генеральному консулу Сэмьюелу Уили, который, выполняя приказ Вашингтона, аннулировал въездную визу Герцлета.

Дэвис был вынужден улететь в Нью-Йорк один и приземлился в аэропорту Вашингтон на Лонг-Айленде 9 октября вместе с еще 35 пассажирами авиалайнера. Перед самым его приездом Юнайтед Пресс разоблачило его секретную поездку в Берлин, и его встретила толпа репортеров, которым он сообщил, что «две недели находился по делам в Риме», и опроверг слухи, будто он пытался наладить нелегальную транспортировку нефти в Германию через Италию.

Сразу же после возвращения в США он попросил Джона Льюиса позвонить в Белый дом и устроить ему встречу с Рузвельтом. На сей раз Льюис связался по телефону с секретарем президента генералом Эдвином Уотсоном, который ответил, что у президента нет времени для встречи с Дэвисом. Нимало не смущенный отказом Дэвис 11 и 12 октября отправил Рузвельту два длинных послания, в которых на семнадцати страницах машинописного текста поделился своими «впечатлениями о Европе» и изложил свою версию его переговоров с рейхсмаршалом Герингом.

Не сумев добиться аудиенции у президента, Дэвис обратился в Госдеп, где был принят помощником государственного секретаря Бёрлем. Результат встречи был обескураживающим. Бёрл сделал Дэвису выговор за его «многочисленные искажения» в письмах к Рузвельту. Когда речь зашла о фальшивом паспорте Герцлета, Дэвис попытался выгородить себя.

23 октября 1939 года Льюис позвонил Бёрлу и потребовал встречи с ним, но отказался прийти в Государственный департамент. Встреча состоялась в доме Бёрла. Это была весьма странная и зловещая встреча. Судя по записи Бёрла, Льюис начал с напоминания о том, что «резолюция в поддержку президента, принятая на съезде КПП… с такой же легкостью могла быть и резолюцией с отказом в поддержке». Затем он перешел к разговору о Дэвисе.

По его словам, он уже встречался с нефтепромышленником и знает, что тот привез из Европы «важное послание от высокопоставленных германских должностных лиц». Наступило время, утверждал Льюис, для всеобщего мира в точном соответствии с предложениями Дэвиса, изложенными президенту 15 сентября. Такую возможность и предоставляет послание, доставленное Дэвисом, однако президент отказывается его принять. Означает ли это, что президент не заинтересован в достижении мира?

Бёрл резко ответил, что Вашингтон не может рассматривать подобные предложения, если они не исходят от правительства и получены не по официальным каналам. Более того, и сам Дэвис в искаженном виде изложил результаты своего визита и свои возможности в Берлине, и поэтому он не рассматривается в Вашингтоне как заслуживающий доверия посредник между американским и германским правительствами в каком бы то ни было деле.

– Вы хотите, чтобы германское правительство официально заявило то, о чем Дэвис говорит неофициально? – спросил Льюис.

– У германского правительства есть в Вашингтоне компетентный представитель для передачи любых посланий подобного характера, – ответил Бёрл.

Встреча закончилась холодно, что почувствовали оба ее участника, и Льюису было ясно, что Дэвис является персоной нон грата для администрации Рузвельта. Он понял также, что и его роль во всей этой истории рассматривается как весьма неприглядная. Оскорбленный и озлобленный, он на протяжении недели часто встречался с Дэвисом, изыскивая пути и возможности заставить Рузвельта принять план Дэвиса или, если президент откажется, наказать его.

Пожалуй, как никогда ранее на протяжении своего пребывания у власти Льюис не был так уверен в своих значимости и влиятельности. В конце концов он решил, что безразличие к вопросу мирного урегулирования и такое неуважительное отношение Рузвельта к нему лично не должны оставаться безнаказанными.

Дэвис приступил к выполнению своих обязательств перед Герингом даже раньше, чем предполагалось. Начинался второй акт этой невероятной драмы.

На пресс-конференции 4 мая 1940 года заместитель госсекретаря Самнер Уэллес стал объектом того, что могло выглядеть как (а возможно, и имело целью) скандальное расследование. Корреспондент из Детройта расспрашивал его о статье, «как правило, ответственного журналиста», опубликованной несколько недель назад, где утверждалось, что Уильям Роде Дэвис, «осуществивший ряд сделок с мексиканским правительством», внес в фонд демократической партии «подарок в 250 тысяч долларов… разделенный между национальным комитетом и пенсильванской партийной организацией».

Известие о взносе Дэвиса серьезно обеспокоило администрацию Рузвельта, пытавшуюся скрытно вести кампанию по дискредитации нефтяника в связи с сотрудничеством с нацистами. Заместитель госсекретаря попытался замять этот вопрос. Это дело, заявил он, относится к «внутренней политике», и таким образом он «не компетентен комментировать его».

Новость оказалась реальной и своевременной, но не полностью соответствовала действительности. Дело в том, что Дэвис всегда был активным сторонником демократической партии и в прошлом щедро субсидировал ее. Но теперь он порвал с Рузвельтом. Корреспонденту (и мистеру Уэллесу) было неведомо, что на сей раз он пожертвовал демократам не 250 тысяч, как об этом говорили, а 160 тысяч. Более того, эти средства он внес не в национальный комитет, а «представителю пенсильванской организации партии».

Вот как доктор Герцлет обосновал этот платеж в докладе рейхсмаршалу Герингу. Эти 160 тысяч долларов поступили из секретного фонда Геринга, насчитывающего миллионы долларов и предназначенного для подкупа и взяток, и были выделены Дэвису и Герцлету для финансирования антирузвельтовского лобби. По словам Герцлета, они были выплачены для «продвижения кандидатуры» пенсильванского политика (его имя в транскрипции шифрованной телеграммы Герцлета было искажено) «в целях… подкупа примерно сорока пенсильванских делегатов на партийном съезде в Чикаго, намеченном на 17 июля».

Внося взнос, Дэвис и Герцлет надеялись скрыть подлинный источник финансирования. В германских архивах имеются записи об использовании посредника, имеющего большое влияние в пенсильванской политике, и нефтяника-миллионера из Питсбурга. Его звали Уолтер Джонс.

Кем был пенсильванский посредник и как он собирался «покупать» голоса против Рузвельта, нам неизвестно, да это и не имеет значения. Но Джонс – совсем иное дело.

Питсбургский нефтяник не был ни пиратом бизнеса, ни политическим оппортунистом, как Дэвис. Он был кем угодно, только не пронацистом. Он также не был и противником демократической партии. Напротив, он принадлежал к той немногочисленной группе нефтяных королей, которые поддерживали Рузвельта. Пользуясь репутацией «самого крупного единоличного жертвователя в президентскую кампанию 1936 года», он был близок к Ф.Д.Р. и имел свободный доступ в Белый дом. Он также пользовался доверием министра внутренних дел Гарольда Икеса, сторожевого пса нефтяной промышленности.