Эмма-Джейн рассмеялась, услышав это забавное пророчество, и ответила:

- Если когда-нибудь я буду писать такое приглашение, то адресовано оно будет - я в этом уверена - не мисс Рэндл, а миссис...

- Не говори! - порывисто отозвалась Ребекка, побледнев и прижав ладонь к губам Эммы-Джейн. - Только не говори, и я перестану тебя дразнить. Я не вынесла бы, если бы ты добавила имя! И сама я не стала бы тебя дразнить, если бы это не было то, о чем мы обе знаем так давно, - то, о чем ты всегда советовалась со мной по собственному желанию, и Эбайджа тоже.

- Не волнуйся, - ответила Эмма-Джейн. - Я лишь хотела сказать, что со временем ты непременно тоже станешь миссис Такой-то.

- О, - с облегчением вздохнула Ребекка, румянец вернулся на ее щеки, - если ты хотела сказать лишь это - пустяки, но я подумала... я подумала... даже не знаю, что я подумала!

- Я думаю, ты подумала о чем-то, о чем ты не хотела бы, чтобы я думала, будто ты думаешь, - необыкновенно удачно и метко выразила свою мысль Эмма-Джейн.

- Нет, не в этом дело. Но почему-то сегодня я все время вспоминаю о прошлом. Может быть, потому, что за завтраком тетя Джейн и мама напомнили мне о моем приближающемся дне рождения. Они сказали, что в этот день судья Бин вручит мне документ на право владения кирпичным домом. От этого я почувствовала себя очень старой и что на мне лежит большая ответственность. А когда после обеда я вышла посидеть на крыльце, мне показалось, что картины прошедших лет оживают, приходя и снова уходя по дороге. Все вокруг так красиво сегодня! Разве не кажется, что небо только что подсинили, а поля раскрасили розовой, зеленой и желтой красками?

- Совершенно великолепный день! - согласилась Эмма-Джейн, вздохнув. - Если бы только я была спокойна! Вот разница между детством и взрослой жизнью. Раньше мы никогда не думали и не тревожились ни о чем.

- И правда, не тревожились! Взгляни, Эмми, вот на этом самом месте дядя Джерри Кобб остановил свой дилижанс, и я вышла из него с моим розовым зонтиком и букетом сирени, а ты смотрела на меня из окна твоей спаленки, и тебе было интересно, что же такое я привезла в привязанном сзади к дилижансу сундучке из некрашеной кожи. Бедная тетя Миранда не полюбила меня с первого взгляда, и какой же сердитой была она в первые два года! Но теперь каждая жестокая и несправедливая мысль, какая только появлялась у меня тогда, снова вспоминается и ранит меня до глубины души!

- Конечно, с ней было ужасно трудно ладить, и я ее терпеть не могла, - призналась Эмма-Джейн, - но теперь понимаю, что была не права. Во всяком случае, под конец она стала добрее, к тому же детям всегда так мало известно! Мы и не подозревали, что она больна и что у нее неприятности из-за потери тех денег, которые приносили ежегодный доход.

- В этом вся беда. Другие часто кажутся нам суровыми, неразумными и несправедливыми, и мы не можем порой не обижаться на них, но, если они умирают, мы забываем все, кроме наших собственных сердитых речей; почему-то мы никогда не помним, что говорили нам они... А вот другая такая прелестная картинка! Помнишь? На следующий день после моего приезда в Риверборо я потихоньку вышла из кирпичного дома, чтобы поплакать. И когда я остановилась, привалившись к воротам, между колышками забора появилось твое милое пухлое бело-розовое личико и ты сказала: "Не плачь! Я поцелую тебя, если ты поцелуешь меня!"

Эмма-Джейн вдруг почувствовала, как в горле у нее встал комок. Она обняла Ребекку за талию, и обе сели рядом на ступеньку.

- Я помню, - сказала она сдавленным голосом. - А я вижу, как мы вдвоем едем в Северный Риверборо и продаем мыло мистеру Адаму Ладду, и как зажигаем банкетную лампу на "вечеринке" у Симпсонов, и как кладем маргаритки возле умершей матери Джекки Уинслоу, и как возим самого Джекки туда и обратно по улице в нашей старой детской колясочке!

- А я помню тебя, - продолжила Ребекка, - бегущую с холма от Джекоба Муди, когда мы были "дочерьми Сиона" и выбрали тебя, чтобы наставить его на путь истинный!

- А я помню, как ты отобрала флаг у мистера Симпсона и как ты выглядела, когда читала свои стихи о флаге на празднике.

- А ты не забыла ту неделю, когда я отказывалась разговаривать с Эбайджей, так как он выудил из реки мою шляпу с иголками дикообраза, а я так надеялась, что наконец-то рассталась с ними навсегда! Ах, Эмма-Джейн, мы хорошо провели время вместе в нашей "маленькой гавани".

- Я считаю замечательным то твое последнее сочинение - прощание с семинарией, - сказала Эмма-Джейн.

- "Могучий поток выносит нас из маленькой гавани детства на просторы неизвестных морей", - вспомнила Ребекка. - И он уносит тебя, Эмми, так что я почти совсем теряю тебя из виду в эти последние дни, когда ты надеваешь по вечерам новое платье и смотришь в окно, вместо того чтобы, как бывало, прибежать ко мне на другую сторону улицы. Эбайджи Флэга никогда не было вместе с нами в "маленькой гавани"; когда он впервые приплыл туда, Эмми?

Румянец Эммы-Джейн стал гуще, а маленький, красиво изогнутый ротик дрогнул в очаровательном волнении.

- Это было в последний год в семинарии, когда он прислал мне из Лимерика первое письмо на латыни, - произнесла она почти шепотом.

- Я помню, - засмеялась Ребекка. - Тогда ты вдруг начала усердно изучать мертвые языки, и латинский словарь занял место тамбурного крючка среди предметов твоей привязанности. Это было так жестоко с твоей стороны, Эмми, никогда мне его даже не показать!

- Я помню его наизусть, слово в слово, - краснея, ответила Эмма-Джейн, - и мне кажется, я действительно должна прочесть его тебе, потому что только так ты сможешь понять, какой Эбайджа совершенно замечательный человек. Не смотри на меня, Ребекка, отвернись. Ты думаешь, что я должна перевести его для тебя? Мне кажется, я буду не в силах это сделать.

- Все зависит от латыни Эбайджи и твоего произношения, - поддразнила ее Ребекка. - Начинай, я буду смотреть в сад.

И прекрасная Эмма-Джейн, которая выглядела все еще не слишком взрослой для "маленькой гавани" и явно слишком юной для "неизвестных морей", собралась с духом и продекламировала, как боязливый попугай, мальчишеское любовное послание, столь воспламенившее ее юное воображение.

- "Vale, carissima, carissima puella"! - повторила Ребекка своим мелодичным голосом. - Как красиво звучит! Меня не удивляет, что это письмо изменило твои чувства к Эбайдже! Честное слово, Эмма-Джейн, - воскликнула она вдруг совсем другим тоном, - если бы я хоть на мгновение могла предположить, что Эбайджа-храбрец способен написать такое письмо на латыни, я постаралась бы добиться того, чтобы он написал его мне! И тогда это я присаживалась бы к моему столу красного дерева и приглашала мисс Перкинс на чай к миссис Флэг.