С НОВЫМ ГОДОМ!

<Берлин, 29/XII>

Ребятушки, кажется, Доктор придумал правильно. …Вот как я думаю. Ехать мне в Дортмунд не стоит, так как возможность отказа Шпрингера была нами с Атцлером предусмотрена. До 2 января я его вообще, вероятно, там не застану; а 2‐го я позвоню ему по телефону в Дортмунд и подробно поговорю (это стóит 80 пф. в минуту). …Анютушка, я как будто бы напрасно подумал на Штейнгаузена. По крайней мере, сегодня утром пришло от него экспресс-письмо из Эрфурта, где он пишет, что пробыл в Берлине только ночь и поехал дальше; что будет проезжать Берлин во вторник или в среду (о чем еще сообщит) и очень просит его встретить, – что я, конечно, сделаю. Сейчас дам ему телеграмму во Франкфурт; дам телеграмму и в Дортмунд, узнать, не здесь ли Атцлер, и если нет, то когда с ним всего удобнее договориться по телефону. Может быть, в Дортмунд не буду телеграфировать, а позвоню с той же целью секретарше Института. Во всяком случае, все-таки мне досадно не только то, что атлас не приняли, сколько дурацкая формулировка. Сказали бы «дорого»; наконец, сказали бы «плохо», я бы стерпел; но сказать «не ново», когда там все ново от начала до конца, – это тупость. Ну, вот и досадно. Хочется поговорить, а не с кем, все на вакациях. Ну, буду Атцлера добивать…

<Берлин, 30/XII>

Нютонька, ты меня очень огорчила твоим сегодняшним письмом, скажу откровенно. Не писала ты мне 2 дня, а эти два дня были для меня самые трудные и грустные, из‐за атласа; и тут-то никого около меня не было, ни ласкового слова, ни привета… Я должен утвердить постройку кимоциклокамеры. Он представит мне окончательные чертежи в субботу. Тогда я их проштемпелюю и смогу уже спокойно ехать. Наконец, атлас. Я его пошлю в Дортмунд с Горкиным, который едет 1-го, с письмом к Атцлеру, Горкин поговорит еще и устно… Вот видишь, Нютонька, каковы причины моего промедления. Читаю на твоем лице, Нютик, немой вопрос: почему же мне тогда не ехать в субботу 4-го? Это очень просто: а укладываться когда? Кроме того, нужно очень сообразить, что, куда и как класть, чтобы какой-нибудь сексот не думал, что я что-нибудь прячу. Понимаешь, все должно быть на виду; ну а на дно я что положу? Газетную бумагу? Ну вот, предыдущий листок был окрашен в серо-лиловый цвет, давай, Нютик, теперь пустим же в ход розовую бумагу, – так гораздо интереснее. Сегодня получил чудесные «глаза». Теперь я стал зрячий, так как, надев пенсне и приложив одновременно к глазам лорнет, я отлично все вижу, читаю и вывески, и газету, все что угодно. И запасные стекла есть и к тому и к другому. Оба орудия в хороших футлярчиках, честь честью, причем лорнетный футляр сделан из броневой стали и весит 1,2 кг, чтобы обладатель лорнета его не сломал и не раздавил. Ну вот, это дело сделано, и хорошо сделано.

Много все еще беготни, Нютик. Вот, например, я очень хотел привезти несколько новейших грампластинок, что здесь сейчас играют. Узнавал в Торгпредстве: категорически запрещено. Плюнул. В Торгпредстве очень милую делают разницу между тем, что можно везти и что можно «провозить», и дают советы и о том и о другом, но я решительно не хочу ничего «провозить», ну его, хочу ехать совсем без хлопот и забот… Вот опять перечитал сейчас за чаем ваше с Татьяной письмо от 27-го. Татьяна пишет: «Хватит тебе там, черт, сидеть». Да будто я сам не знаю, что хватит? Уж хоть не писала бы! Хватит и по горло. И через край, да ведь нельзя, ребятки, поймите!

Был вчера в Staatsoper на «Парсифале». Начало в половине седьмого, окончание в половине двенадцатого. Театрик маленький, меньше «Зимина»[355], немногим больше Малого театра. Очень вытянутый, так как иначе не поместился бы большой оркестр… Резюме такое: певцы очень средние, особенно сам Парсифаль, который при весьма посредственном голосе имеет тонкие ножки, пузик и лицо как у Паташона. Оркестр превосходный и, как по Парсифалю полагается, огромный. Постановка, то есть режиссура, не выходит из рамок старой оперной условности и, временами, вампуки[356]. Изумительно хороша зато декорационная часть. Я впервые видел в опере декорации не плоскостные, а трехмерные, вроде пейзажей МХАТа. Но тут режиссура и смелее, и лучше оборудована по части световых эффектов, так что все вместе удивительно красиво, особенно… ландшафт предпоследней картины. Представь себе большой-пребольшой луг, слегка волнистый, уходящий вдаль, к панораме голубых гор. Луг ярко-зеленый и лучистый, и освещен он contre-jour[357] (первый раз вижу в театре вообще!), и тени от нескольких березок на одном из ближайших планов яркими полосами и пятнами падают на авансцену. Досок пола, обычных в операх, нету: все пушистый зеленый ковер. Замечательно красиво сделан и фантастический сад Клингзора. Интересно, что там многое есть из Руслана (приоритет Глинки) и оттуда многое есть в «Майской ночи»[358] (приоритет Вагнера). Что до музыки вообще, то вот что пока скажу. Очень многое (особенно бурные и патетические места) на рояле непередаваемы, и они звучат очень хорошо. Вполне удается на рояле все литургическое. Клингзоровский сад очень красив, но его тоже трудно на рояле сыграть (приеду – попросим Мерьгу попробовать). Первое действие длинно и скучно. Сюжет и либретто, по-моему, ужасная чепуха и бессмыслица… Готовальню я выбрал окончательно другую, чем та, что писал Мерге. Ах, Мерьга, Мерьга! И как это удачно, что ты мне написал про плюс-минус шарниры и Geradeführungen[359], а то ведь я в этих делах совсем «Уйя»! Не бойся. Все будет на месте…

Берлин, Sylvesterabend. Нюте

Анютушка, пишет тебе дед Садко свои последние письма. Скоро будет он царю морскому великому платить дани-пошлины и вернется в велик-славный Новгород, к своей верной Любаве Буслаевне. Но так как он не нэпман, каким был Садко, а просто ученый, то у него не было никакой Волховы, да и дани-пошлины будут соответственно меньше, чем у Садко: того, как известно из былины, задержали у границы и не отправляли поезд, пока он не согласился лично отправиться к царю морскому для объяснения. Близится великий день возвращения; я быстренько заканчиваю свои дела и тороплю дни. Посылаю сегодня телеграмму – кажется, все теперь уже понятно. Новый год такой, Нютик, я вижу в первый раз в жизни: 5–6 градусов тепла, иногда сыро, а иногда ясно и тепло, солнышко светит и греет; что такое «снег» – не укажут и в справочном бюро. Около Bf. Friedrichstrasse,