— Да хватит меня елеем заливать, — поморщился Гурьев. — Делал, что мог. Для себя ведь старался.

— Придумай, как это всё называться будет. Напишем решение, через Политбюро проведём. С Городецким – проведём. Городецкий этих тоже ненавидит. Думаешь, Сталин не знает? Сталин знает, знает. Это хорошо. Очень хорошо. И спрячь, спрячь как следует. Пусть любят, живут, детей пускай рожают – хочу внуков увидеть, таких вот, внуков, посмотреть.

— Признал, — улыбнулся Гурьев.

Признал, понял он. Признал. Ещё бы – химия. Наука. Наука – всему голова. А прежде всего – наука наук: химия. Даже Сталин против химии – ничто. Овладеем наукой, химию себе подчиним – действительно будем, как боги. Как боги? Да зачем же, улыбнулся про себя Гурьев. Ни к чему это нам. Ведь мы – люди? Значит, главное – оставаться людьми.

Роди мне племянников, дивушко, подумал он. Чтобы и в самом деле: Царскому Роду – не бывать переводу. А мы сделаем всё остальное.

В последний час. 22 июня. Сообщение ТАСС (фрагмент)

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие «…».

Газета «Правда» 23 июня 1941 года

Сообщение

Постановление Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала

Историческая роль коммунистического Интернационала «…» состояла в том, что он «…» содействовал сплочению в ряде стран авангарда передовых рабочих в подлинные рабочие партии, помогал им мобилизовать массы трудящихся для защиты своих экономических и политических интересов, для борьбы против фашизма и нацизма, для поддержания Советского Союза, как главной опоры международного рабочего и социалистического движения.

Исходя из вышеизложенных соображений и учитывая рост и политическую зрелость рабочих партий, «…» Президиум Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала, не имея возможности в условиях мировой войны созвать конгресс Коммунистического Интернационала, позволяет себе внести на утверждение секций Коммунистического Интернационала следующее предложение:

Коммунистический Интернационал «…» распустить, освободив секции Коммунистического Интернационала от обязанностей вытекающих из устава и решений Конгрессов Коммунистического Интернационала. «…»

Газета «Пари Миди», Франция. Новое изобретение Сталина может обмануть лишь тех, кто хочет быть обманутым. «…» Англичане и американцы предложили Сталину совершить этот обманный маневр, на который красный диктатор сразу согласился. За лже-отречение от Коминтерна англо-американцы предоставляют Сталину свободу действий в Европе «…».

Заявление Императорского Правительства Японии

Правительство Японии и Император Японии с изумлением и тревогой следят за продвижением германских военных сил вглубь территории СССР. В этот тяжёлый для СССР час Япония заявляет, что будет строго и неукоснительно придерживаться духа и буквы Договора о ненападении и Договора о взаимной торговле, заключённого в Москве между Императорским Правительством и Правительством СССР. «…»

Правительство Японии заявляет о том, что будет придерживаться строгого нейтралитета в конфликте между Германией и СССР. Правительство Японии также считает своим долгом выразить свою глубочайшую обеспокоенность и крайнее недоумение позицией правительства Германии. «…»

В связи с последними сведениями о самороспуске Международного Коммунистического Интернационала (Коминтерна), Императорское Правительство не считает более необходимым для Японии нести обязательства по так называемому «Антикоминтерновскому Пакту», заключённому между правительствами Японии и Германии в 1937 году. «…»

Гурьев выпустил руку Сталина из своей, осторожно укрыл тонким серым одеялом до подбородка. Сталин, коротко взглянув на него, чуть заметно кивнул и закрыл глаза, повернул лицо к стене. Несколько секунд лежал так, потом проговорил едва слышно, не поднимая век:

— Вставать надо. Работа не ждёт.

— Не ждёт, — согласился Гурьев. — Но вставать нельзя. Хотя бы день – надо полежать.

— Нельзя.

— Я знаю.

— Что, не получается? — Сталин вдруг усмехнулся, вздёрнул подбородок.

— О чём ты, Иосиф Виссарионович?

— Двадцать лет обещал. Обещал? Обещал. А – не получается. Да?

— Я не Бог. И ты это знаешь лучше, чем кто-нибудь ещё. В тридцать девятом был первый звонок. Это – второй. Третий может быть последним. Это всё, что я знаю.

— Значит, надо вставать.

Сталин медленно выпростал руку из-под одеяла, откинул его:

— Помоги.

У Гурьева дёрнулось веко – но он подчинился. Сталин сел на кровати – нахохлившийся, как простуженный воробей. Ангины мучили его всю жизнь – и в детстве, и позже. Теперь – навалилось всё вместе: ещё и удар впридачу. Так, что Гурьев подумал: всё, конец. Но – нет, ещё, видимо, не время. Ещё повоюем. Придётся. Он знал – ангина даёт осложнения на сердце, и честно сказал об этом Сталину. Тот ничего не ответил – сил не было отвечать, только веки прикрыл. А сейчас – вот, даже сидит. Может, выкарабкается?

Сталин кивнул, словно в ответ на его, Гурьева, невысказанный вопрос. И повторил:

— Работать надо. Городецкий где?

— В Москве.

— Позови. И мальчика позови, хочу с ним ещё поговорить. Всё, иди. Мне надо работать.

— Надо людям что-то сказать, Иосиф Виссарионович.

— Я знаю. Напишу, потом скажу. Иди. Этим что сказать – придумай. Вечером приезжай. Посмотришь, что напишу, подумаем ещё, вместе. Завтра – последний день. Больше тянуть нельзя.

— Верно. Нельзя.

— Немцы где?

— Бои под Минском.

— Далеко?

— Близко.

— Всё. Иди.

Когда дверь за Гурьевым закрылась, Сталин, закряхтев совершенно по-стариковски, поднялся и подошёл к столу. Тяжело, с усилием отодвинул кресло, сел. Посмотрел на трубку, но курить не стал – когда болел, курить почему-то не хотелось ни капли. Повернул выключатель настольной лампы – хотя было уже светло. И положил перед собой лист плотной, чуть желтоватой бумаги.

«Братья и сестры! Сограждане! Товарищи! Воины нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»

Это получилось легко. Сталин положил перо на стойку прибора, провёл пальцами по подбородку – щетина отросла и раздражала. Братья и сёстры. Столько сил, столько лет, столько крови – неужели напрасно всё?!