Едва она приехала в Гайд-парк, как увидела Освальда, скакавшего во главе своего полка. В мундире у него был необыкновенно блестящий и внушительный вид; он правил конем с безукоризненным изяществом и ловкостью. Торжественная пленительная музыка словно призывала воинов сложить свою голову за отечество. В толпе Коринна видела элегантных и просто одетых мужчин; лица их выражали доблесть, а лица красивых и скромных женщин дышали добродетелью. Солдаты, казалось, глядели на Освальда с доверием и преданностью. Заиграли знаменитый гимн «Боже, спаси короля», столь дорогой сердцу англичан.

— О достойная, прекрасная страна, — с жаром воскликнула Коринна, — страна, которая должна была стать моим отечеством! зачем я покинула тебя? Что значит преходящая слава по сравнению со столькими доблестями? и какая слава, о Нельвиль, может сравниться с честью быть достойной тебя супругой?

Раздавшийся вдруг военный марш напомнил Коринне об опасностях, грозивших Освальду. Она долго смотрела на него и промолвила со слезами на глазах: «Пусть живет он, хоть и не для меня! О Боже, сохрани его!»

В эту минуту подъехала в коляске леди Эджермон; лорд Нельвиль почтительно ей поклонился, опустив свою шпагу. Коляска несколько раз проехала взад и вперед. Все любовались красотою Люсиль; Освальд смотрел на нее восхищенным взглядом, и сердце Коринны разрывалось. Несчастной был знаком этот взгляд: некогда он был устремлен на нее!

Лошади, которые лорд Нельвиль предоставил в распоряжение леди Эджермон, резво неслись по аллеям Гайд-парка, а карета Коринны медленно следовала позади, словно двигалась в траурном кортеже. «Ах! — думала Коринна. — Все было по-другому, совсем по-другому, когда я в первый раз увидела его, поднимаясь на Капитолий; с триумфальной колесницы он ввергнул меня в бездну страданий. Я люблю его, и все радости жизни кончились для меня. Я люблю его, и все дары природы погибли для меня. О Боже мой, прости ему это, когда меня не будет!» Освальд проехал на коне мимо Коринны. Его поразило ее черное платье, сшитое по итальянскому фасону. Он остановился, объехал вокруг ее кареты, затем возвратился назад, пытаясь разглядеть лицо спрятавшейся там женщины. Сердце Коринны бурно забилось: больше всего она боялась упасть в обморок и тем самым выдать себя; однако она справилась со своим волнением, и лорд Нельвиль скоро позабыл о женщине в карете. Когда смотр полка окончился, Коринна, чтобы больше не привлекать внимания Освальда, улучив момент, когда он не мог ее видеть, вышла из кареты и, пробравшись сквозь толпу, спряталась за деревьями. Освальд подъехал к коляске леди Эджермон и, указывая на смирную лошадку, которую привели его слуги, попросил у матери разрешения покатать верхом Люсиль, не отъезжая далеко. Леди Эджермон дала согласие, но наказала ему внимательно следить за ее дочерью. Лорд Нельвиль спешился; он стоял, обнажив голову, у коляски леди Эджермон и разговаривал с ней почтительно, с подчеркнутым вниманием, и Коринна поняла, что он расположен к матери, так как неравнодушен к дочери.

Люсиль вышла из коляски. Она была в амазонке, восхитительно обрисовывавшей ее грациозный стан; на голове у нее была черная шляпка с белыми перьями; прекрасные белокурые, легкие как ветер волосы изящно обрамляли ее прелестное личико. Освальд протянул руку, чтобы помочь ей вскочить в седло. Люсиль ожидала, что кто-нибудь из его слуг окажет ей эту услугу; но, увидев, что ей помогает сам Освальд, она покраснела. Однако он настаивал: Люсиль наконец поставила на его руку свою чудную ножку и так легко вспрыгнула на лошадь, словно была не девушкой, а обитательницей воздуха, сильфидой. Она пустила лошадь галопом. Освальд следовал за Люсиль, не спуская с нее глаз. Вдруг ее лошадь споткнулась. Лорд Нельвиль тут же ее остановил и внимательно, со встревоженным видом, осмотрел поводья и удила. В другой раз ему показалось, что лошадь понесла; бледный как смерть, он помчался во весь опор и, перегнав Люсиль, спешился и бросился к ней наперерез. Люсиль, не в силах сдержать свою лошадь, затрепетала, боясь опрокинуть Освальда; но он схватил одной рукой за поводья, а другой поддержал Люсиль, и она, слегка опершись на него, спрыгнула на землю.

Теперь уже Коринна не сомневалась, что Освальд влюблен в Люсиль. Она видела, что он расточает девушке знаки внимания, как некогда расточал ей самой. Более того, охваченной отчаянием Коринне мнилось, что во взоре Освальда сейчас было больше робости и благоговения, чем в те дни, когда он с любовью смотрел на нее. Дважды снимала она с руки кольцо; ей хотелось пробиться сквозь толпу и бросить его к ногам Освальда; она уже готова была это сделать, ибо надеялась, что тут же умрет. Но разве станет женщина, даже рожденная под солнцем Юга, обнаруживать свои чувства перед толпой? Коринна затрепетала при мысли, что в эту минуту ее может увидеть лорд Нельвиль, и вышла из своего убежища, чтобы сесть в карету. Когда она проходила по пустынной аллее, Освальд снова увидел издалека черную фигуру, которая так поразила его, и на сей раз она произвела на него еще более сильное впечатление. Однако он приписал свое волнение чувству раскаяния, ибо в тот день он впервые в глубине души изменил Коринне; вернувшись домой, он тотчас же принял решение уехать в Шотландию, ибо выступление его полка снова было отложено.

Коринна вернулась домой, не помня себя от горя, и с этого дня силы ее окончательно надломились. Все же она решилась написать лорду Нельвилю и сообщить ему о своем приезде в Англию и обо всех пережитых ею здесь страданиях. Она начала было писать письмо, полное горьких упреков, но тут же порвала его.

— Как можно упрекать за любовь? — воскликнула она. — Если бы мы могли любить по своему произволу, разве было бы это чувство самым таинственным, самым чистым и благородным из всех человеческих чувств? К чему приведут мои жалобы? Иной голос, иной взор владеют его душой; разве этим не все сказано?

Она принялась писать другое письмо — на сей раз она пыталась нарисовать лорду Нельвилю картину скучной, однообразной жизни, какая его ожидает, если он вступит в брак с Люсиль. Коринна хотела ему доказать, что без полной душевной и умственной гармонии любовь не может быть продолжительной; но и это письмо она порвала с еще большей досадой.

— Если он не знает мне цену, — сказала она, — мне ли в этом его упрекать? К тому же, следует ли мне так говорить о своей сестре? И откуда я знаю, что она настолько ниже меня, как я стараюсь в этом его уверить? Да если бы это было и так, мне ли говорить ему об этом? Ведь когда она была ребенком, я, как мать, прижимала ее к своему сердцу. О нет! не должно добиваться счастья такою ценой! Жизнь, полная страстных желаний, проходит; и еще задолго до кончины нами овладевает кроткая задумчивость, и мы постепенно отрешаемся от земного существования.

Коринна снова взяла перо и стала писать лишь о своем горе; но, высказывая его, она почувствовала такую жалость к себе, что облила всю бумагу слезами.

— Нет, — промолвила она, — не буду посылать ему это письмо: если он не откликнется на него, я его возненавижу; если он уступит мне, я стану опасаться, что он принес мне жертву и, живя со мной, будет хранить память о другой. Лучше мне повидать его, поговорить с ним и вернуть ему кольцо, залог его верности.