Как же все-таки глупы бывают люди: Боабдиль, ясное дело, не понимал, что мир возможен только тогда, когда все будут исповедовать истинную веру, не ранее. Вот тогда и кончится кровь. И наступит Царство Божие. У Фердинанда была мечта — положить начало Царства Божия в Кастилье! И для этого все должны стать добрыми христианами, безо всяких этих мусульманских или иудейских, не к ночи будь они помянуты, верований.

Сегодня — Кастилья, а завтра — весь мир станет исповедовать Христа! И Бог избрал для этой священной миссии их — Фердинанда и Изабеллу! Иначе почему это магическое число — 777 — число лет, по истечении которых закончилось владычество в Испании мавров? Такие вещи не бывают совпадением. «Не может это быть простым совпадением!» — думал и теперь Фердинанд, глядя на Гранаду сквозь серую дымку январского полуденного дождя.

Как бы то ни было, эмир Боабдиль был также и реалистом, и, когда стало ясно, что его же подданные в городе готовят против него мятеж, он вступил в тайные переговоры о сдаче.

Он потребовал от Изабеллы и Фердинанда, чтобы всем мусульманам Гранады была гарантирована свобода молиться по традициям предков, потребовал обещания, что не будет насильственных крещений, что его бывшим подданным позволят носить привычную одежду и жить по своим обычаям. И они поначалу действительно намеревались так и сделать — мятеж целого эмирата, даже и покоренного, был бы слишком большой угрозой. Более того, они предложили снарядить корабли в Северную Африку для тех, кто решит все-таки покинуть Гранаду в течение двух лет. Боабдиль был согласен на эти условия. А ему самому они выделяли небольшое поместье в Альпухарре.

Мать Боабдиля, валидэ[192] Айша, находилась во время передачи ключей в свите сына. Ее лицо было закрыто плотной вуалью до самых глаз, и они, темно-синие, красиво подведенные, так и сверкали ненавистью. Эта испанка, всю жизнь прожившая среди мавров, убеждала сына не верить ни Фердинанду, ни Изабелле. «Мира между нами не будет — они не смирятся с нами, мы не сможем жить рядом и не воевать, слишком много уже пролито и нашей, и их крови», — говорила она ему.

Но Боабдиль не видел другого выхода. Его уже привлекала идея поместья в Альпухарре, где он мог бы доживать со своими женами, детьми и книгами и не думать о войне. Может быть, он мечтал создать там новую Альгамбру? Он знал, что мать Айша презирала его за это. Она мучительно завидовала Изабелле, своей ровеснице. Она хотела бы иметь свое войско и власть, чтобы самой защищать свой эмират, но, конечно же, не могла ни о чем подобном даже мечтать и потому ненавидела кастильскую королеву, которая сейчас отнимала у нее все. И Айша винила во всех бедах сына.

Фердинанд думал теперь, что жизнь не бывает ни несчастной, ни счастливой — в ней просто выдаются иногда очень несчастные, иногда очень счастливые дни. Одним из таких очень счастливых — был день Крещения, 6 января, когда они въехали победителями в ворота города, взятого наконец после многомесячной осады. Боя не было. Однажды утром они вдруг увидели, что все ворота в город широко распахнуты и на стенах — ни одного лучника. Гранада пала!

Первыми в город вошли граф Тендилла и иеронимит Талавера. Отныне жизни Талаверы и графа стали неразрывно связаны с Гранадой: граф стал в ней губернатором, Талавера — архиепископом.

Тогда кастильские идальго и совершили подвиг во имя Христа — на своих плечах они подняли колокол по узкой крутой лестнице башни Торре де ла Вела. Могучее «боммм-боммм-боммм» разнеслось над вегой, над мавританским дворцом, над мечетью с ее остроконечными, словно нацеленными в небо копьями, минаретами. И тогда же на башне взвился кастильский флаг.

Воинство, заполнившее дворик и облепившее башни Альказабы, встретило его громовыми восклицаниями: «Сантьяго! Кастиль!»

А потом они установили на этой же башне и большой серебряный крест, который давно ждал своего часа в лагере Санта-Фе. Крест засиял в солнечных лучах, и по долине раскатился пушечный салют. И все как один — войско, королева, придворные, маркитанты, шедшие за войском, гранды и простолюдины — в едином порыве опустились на колени и запели «Те Deum Laudamus» — «Тебя, Господь, славим!». Суровые воины не стеснялись слез и не утирали их.

И эти колокола в день Святого Крещения, и это пение тысячью голосов самого прекрасного гимна во имя Христа возвещали начало новой, христианской Гранады, новой, христианской Испании, приход нового, чистого мира единственно истинной веры, который теперь непременно должен был родиться. Все думали, что теперь для них, для Кастильи, нет ничего невозможного. Что они — исполнили то, чего хотел Бог, что Он с ними, и это — навсегда.

Фердинанду потом рассказали, что, когда нагруженный скарбом и скорбью караван Боабдиля — чада, домочадцы, слуги и рабы — достиг холма, с которого в последний раз еще можно было видеть Альгамбру, Боабдиль обернулся. На самой высокой башне цитадели Альказа-бы — Торре де ла Вела — уже развевались кастильские знамена, звучал колокол и слепил глаза серебряный крест.

На глаза у бывшего эмира навернулись слезы. И тогда сорокалетняя валидэ Айша одной рукой натянула поводья коня, другой — откинула вуаль, приблизила лицо к сыну и безжалостно процедила сквозь зубы по-испански: «Лей слезы, как женщина, о том, чего не смог защитить как мужчина!» И, гикнув, поскакала вперед.

Слуга-мавр бесшумно приблизился с поклоном, спросил, не укрыть ли королю ноги и не принести ли горячей воды с сахаром и мятой. Фердинанд сказал, чтобы принес и того и другого и еще подогретого вина. Дождь все не переставал.

Ах, что это был за год! Через несколько недель после взятия Гранады к ним опять пожаловал генуэзец Колумб. Фердинанду никогда не нравился этот человек, несмотря на все великое, что дал ему совершить Господь. Этот сын генуэзского торговца шерстью возжелал стать адмиралом и вице-королем! А вообще он был темной лошадкой — до сих пор толком неизвестно, было ли хоть на грош правды в том, что он говорил о себе: после его смерти в бумагах не нашли ни одной даже самой маленькой записки по-итальянски, зато личный журнал плавания он почему-то вел на отличном греческом.

Когда человек скрывал свое происхождение, в Кастилье этому могло быть только два объяснения: или он незаконнорожденный, или еврей. И не нравилось Фердинанду, как завороженно смотрела иногда на этого генуэзца Изабелла. Ничего такого особенного в нем не наблюдаюсь. Одного у него было с лихвой — упорства.

Фердинанд покачал головой. И вполголоса произнес фразу, которую, как заклинание, повторял Колумб во время нескольких аудиенций: «Buscar el Levante рог el Poniente»[193].

Как будто об этом не знали кастильские географы, да и просто капитаны в Палосе! Но генуэзец уверил себя, что это не только выполнимо, но и выполнимо довольно легко. А там — полная золота страна Сипанго, Индия, великий хан, великолепные города и богатства — все, что описано у Марко Поло. Конечно, это были фантазии, и дорогие фантазии! Во все времена мореходы цеплялись за берега от порта до порта — как дети, что учатся ходить. Он — первый оторвался от берегов. И достиг-таки своего.