17 августа 1903 года

«Дорогой дядя Саша, не я на Вас ругаюсь, а я Вам писал, что на Вас окружающие посмеиваются по поводу „бумажки и прокламации“. Дело не в том, а дело стало на точке замерзания по розыску „Боевой организации“ „Федора“ и „Татьяны“ и прочей боевой сволочи, а Вы на это время воды в рот набрали и сидите себе, т. е. кипятились и о себе ни слуху, ни духу, вот очень, говорю, и горюю. Директор и Шток и Драгомиров о Вас много наговорили. Директор много по этому поводу смеялся, т. е. Спаситель наш Древнего Киева. Кажется, он и Министру доложил об Вас по поводу беспорядков. По поводу Питера я всегдашний Ваш защитник, но вы сами виноваты: много о своей болезни накричали, ни Директор, ни Сергей Васильевич никоим образом Вас губить не хотят, вот почему Вас и не вызвали, конечно. Если не это, то Питер Ваш не отменили бы.

Относительно „Федора“ и „Татьяны“ я сильно зубы точу на Игнатия, „Конька“ достаточно было канвы и шить и вязать дело наружного наблюдения, вот тут-то Зеленое не смог забрать в свои руки все связи, мало он обращает свое внимание на неотступное, правильное, систематичное наблюдение, которое должно было Вам с „Коньком“ (предоставить. — Б. Г., Б. К.) поле простора действий по засвидетельствованию связей, т. е. потом Ваш „Конек“ должен в то время расшифровать Рудермана и Бронштейна и Поповых. Зеленов знает, как мы бегали по 2–3 года по пустому и на 3-м году, но дож[и]дались и брали нужное, а за „Шкурой“ вели 14 лет наблюдение, и все для того только знать, что вокруг ее делается — исключительно для агентуры, потом все подводилось к одному знаменателю, а тут прождали 5 дней и бросили; конечно, при таком наблюдении „Коньку“ шах и мат, в такие времена нужно было и за „Конькам“ и „Розой“ и „Дорой“, „Федором“ и „Татьяной“ наблюдать — тогда Вы играли бы в открытую. Разве можно в такое время „ехать“ на агентуре, тут надо костями лечь наружному наблюдению. Если мало было людей, просить нужно, можно было прислать десяток филеров. Тут Зеленов сильно сконфузился, и не скоро ему загладить такой потасовки, т. е. всех упустил, это непростительно ему на многие лета, т. е. „Федора“ упустил и „Татьяну“, Рудермана, Бронштейна и многих других субъектов. Нет, он не оправдывает возложенных на него надежд, нет в нем размаху. Ему Лущенов пишет выслать список филеров, а он говорит, боюсь, значит, прячется за вас; ну, так не сообразил он, какой тут пуд с фунтом, поясни ему, пожалуйста, а я ему около 1 октября лично буду делать подробнейший экзамен по наблюдению за прошлое лето по Боевой организации.

Выезжаю 23–25 в Вильну и Варшаву, а потом к Вам и т. д. Целую Вас, Дорогой мой. Пожимаю Вашу руку. Ваш весь Е. Мельников (так в тексте. — Б. Г., Б. К.). Привет Александру Михайловичу и всей братии. До скорого свидания».

Наш комментарий:

Тут весь Евстратий Медников! Он так погружен в работу, что ставит вместо своей фамилии фамилию террориста, навязшую в зубах Департамента. Чувствуется, что «подробнейший экзамен» своему воспитаннику Зеленову превратится в настоящее снятие «шкурки».

О «бумажках и прокламациях» см. письмо от 11 августа 1903 года.

«Федор», «Татьяна», Рудерман и Бронштейн — члены Боевой организации эсеров.

Директор — все тот же А. А. Лопухин.

Шток — вице-губернатор Киева барон Штакельберг. Драгомиров Михаил Иванович, генерал от инфантерии, старый заслуженный военный, участник обороны Шипки, к описываемому времени — командующий войсками Киевского военного округа и одновременно Киевский, Подольский и Волынский генерал-губернатор. Активно поддерживал Спиридовича в его противоборстве с начальником губернского жандармского управления генералом Новицким.

Беспорядки — демонстрация рабочих летом 1903 года в районе киевского вокзала, разогнанная с помощью войск и казаков. Спиридович и Штакельберг были свидетелями этих событий.

«Накричали о болезни» — воспаление легких, перенесенное Спиридовичем, из-за которого он не был вызван в Петербург для назначения на должность начальника Петербургского охранного отделения.

«Шкура» — объект оперативного наблюдения Департамента полиции.

Лущенов — П. А. Лущенков, сотрудник Особого отдела ДП, подчиненный Медникова.

25 сентября 1903 года[126]

«…Благодаря такому у нас веянию, понимаете, какой хаос цепляется у нас в мозгованиях, а кое-кто чувствует неловко, то понятно ощущение отвратительное. Спиридоновичу очень хочется с нами поработать, но не знает, как ему пристроиться, может быть, попадет в Выше, но не хочет быть заведующим или же инспектором полиции, вот скоро выяснится. Только одно я понимаю, это я в данное время для всех без исключения партий представляю мед и снедь! Липнут, как пчелы в голодуху на мед. А я одно твержу: отдайте мне 400 рублей прибавки к пенсии, а там я посмотрю, что надо мне делать. Боюсь, черти мне нагадят, а если дадут мне 400 рублей, тогда у меня пенсия будет 2400 рублей, т. е. по 200 рублей в месяц, то и в деревне мне будет рай, а я этого только и хочу. Слава Богу, поработал прекрасно, пора и пожить по-человечески и поболею. Думаю поступить так, как я думаю, но могут и уговорить остаться на службе.

Говорят, заведующим в Особ, отдел будет Михаил Иванович Гурович, это самая последняя новость, держат в секрете это, но Яша не останется, пожалуй, его назад в отдел не пришлют, но все до А. А., когда он приедет, тогда все разберет по-своему. Напишу как-нибудь, на минутку себя заставлю глаза испортить, а пока всего хорошего Вам, дорогой Александр Иванович, целую. Пошлю Учителю Ваше послание Еремину. Повеселить, что же, ему пора. Ваш весь Е. Медников».

Наш комментарий:

Вместо уволенного на пенсию Зубатова пока никого не назначили, и Медников сообщает в Киев «последние новости» на этот счет.

Спиридонович — А. С. Скандраков.

Гурович Михаил Иванович (Моисей Давидович Гуревич), крещеный еврей, выходец из купеческой семьи, по образованию ветеринар, в молодости «заблуждался» в народниках, был в сургутской ссылке, где от одного народника получил характеристику: «полный невежда по образованию и альфонс по профессии». С 1895 года секретный сотрудник Департамента полиции «Харьковцев», принимал участие в издании журнала «Начало», легально пропагандировавшего идеи марксизма, и выдал Департаменту народовольческую типографию в финском городе Лахти, за что революционеры объявили его провокатором. Для спасения положения Гуровичу решили устроить на квартире обыск, но проводивший операцию жандармский офицер нарушил данные ему инструкции, и Гурович устроил скандал. Жандарм решил отомстить Гуровичу и «по секрету» рассказал хозяину дома, где жил Гурович, кем его жилец являлся на самом деле. Скоро революционеры устроили ему суд и обвинили его в провокаторской деятельности. Гурович, в отличие от Азефа, явился на суд и мужественно выслушал все обвинения. После этого о карьере секретного сотрудника не могло быть и речи и «Харьковцев» 1 января 1903 года перешел на официальную работу в Департамент полиции, где ему поручили руководить департаментскими секретными сотрудниками. Для работы в ДП он не только поменял веру, но и внешность: носил темные очки и из рыжего перекрасился в жгучего брюнета. Небезызвестный ротмистр М. С. Комиссаров, проживая как-то вместе с Гуровичем в гостинице, спросил его: «А что, Михаил Иванович, вы и голову свою выставляете для чистки ежедневно за дверь с сапогами?»