«Вот единственный во всем мире мужчина, которому я отдамся охотно, позволю распоряжаться собой», — подумалось Марии, погрузившейся в водоворот страстей. Но это другое дело — ведь она сама хочет, чтобы было так.

Когда он перестанет ее целовать, она ему все скажет. Скажет, что готова по своей воле обвенчаться с ним, как он и просил, едва лишь им удастся спастись от львов, которые со всех сторон окружали их в этом логове.

24 октября 1532 года

Замок Кале

Хотя небо над старинным французским приморским городом Кале было голубым и безоблачным, а октябрь в том году баловал всех теплыми солнечными деньками, внутри огромного белого замка, воздвигнутого на прибрежных скалах, сгустились мрачные грозовые тучи. Чуть ли не всю неделю Анна Болейн бушевала и неистовствовала, возмущаясь «самым тяжким оскорблением и самой черной изменой, с какой только приходилось сталкиваться» — так она это называла. Она сделалась так раздражительна, что фрейлины ее свиты поеживались от страха или же молча кипели от негодования, а те, кто еще тайком сочувствовал королеве Екатерине, хихикали в кулак. Но ни одна из них не осмеливалась появиться на глаза взбешенной до крайности Анне — ни одна, кроме ее сестры Марии. Вот кто в полной мере сознавал, сколь безжалостны требования политики, когда они сталкиваются со страданиями женского сердца и муками уязвленной гордости.

— Да как они смеют? Как они только посмели? — повторяла Анна в сотый раз за эти пять дней, с тех пор как Генрих Тюдор и мужчины его свиты ускакали охотиться и бражничать с французским королем и его свитой, также состоявшей сплошь из мужчин. — Стану королевой Англии, вот тогда посмотрим, посмеют ли они задирать нос во время следующей встречи. А за нынешнее я заставлю французов ползать в пыли у моих ног!

— Анна, — проговорила Мария, когда сестра умолкла, обессилев от очередной вспышки гнева. — Новая королева Франции Элеонора приходится племянницей королеве Екатерине. Ей фамильная гордость не позволяет привечать тебя. Ты же и сама это понимаешь, что бы ни говорила.

— Франциск должен был заставить ее прибыть сюда и приветствовать нас. И тем более нет никаких причин, по которым вместо королевы не могла бы явиться его столь горячо любимая сестра Маргарита. Или она, сделавшись королевой Наваррской, слишком осмелела? Когда я жила здесь, мы были знакомы. Да и Франциска она любит больше, чем любая из его королев. А я — подумать только! — читала ее паршивую непристойную книжонку, чтобы обсудить с ней. — Анна стремительно прошла мимо Марии, потом развернулась, шурша пышными юбками, и зашагала в обратную сторону, продолжая свой монолог.

— Хитрющие французы ни словом не обмолвились Генриху, что в свите их короля не будет ни одной женщины, которая посетила бы нас в этой… в этой тюрьме! Мне достанет смелости сбросить все сундуки с новыми платьями со стен замка — пусть рыбы их надевают! Тогда Генрих поймет, как для меня это важно, тогда ему станет стыдно.

Слезы у нее давно иссякли, и она смотрела на Марию пустыми печальными глазами. Марк Смитон давно перестал извлекать из своей лютни тихие нежные звуки, и трио то собиралось вместе, то распадалось, то впадало в молчание и оцепенение. Сейчас они сидели, как и все эти дни, в роскошной опочивальне Анны, бережно перевезенной из Уайтхолла через Ла-Манш — ради удобства Анны и, как полагали многие, ради удобства самого короля. Стены древнего замка Кале были украшены ее ткаными гобеленами, изображавшими римских богинь, а плюшевый ковер расстилался от камина до самого ложа. Массивное ложе восьми футов в длину и стольких же в ширину было завешено балдахином из горностаевого меха с золотом, а на покрывалах красовалась новая эмблема Анны: сокол и роза. Полированная мебель и золотая посуда, казалось, испускали внутреннее сияние, а факелы на стенах и горящие жаровни заливали всю комнату мягким светом.

— Анна, думаю, в данном случае самое лучшее, что можно сделать, — прислушаться к совету отца, тому, что он прошептал тебе на прощание.

— Да? Какому? «Соберись с духом, девочка, и не переставай улыбаться Его величеству, провожая его на встречу с Франциском и встречая»?

— Вот именно. Здесь все нужно разукрасить в самом изящном стиле и подготовить к встрече двух королей, когда они возвратятся с охоты и переговоров.

— Переговоров! Ха! Да они веселятся вовсю: вероятно, танцуют, играют в кости и карты да всякий вечер устраивают непристойные маскарады — помимо самой охоты в богатых дичью французских лесах сразу за границами английских владений. А мы не можем туда за ними последовать. Не забывай, что я тоже знавала Франциска, Мария. Его представление о развлечении — это поскакать переодетым в какое-нибудь рыбацкое селение или окруженную виноградниками деревушку (думаю, маленький Кале, что раскинулся у подножия этих скал, вполне сойдет), а там забрасывать яйцами всех мужчин и насиловать женщин. Вот! Это тебе известно о драгоценном du Roi французов?

— Да, он однажды рассказывал мне что-то похожее об одном маленьком виноградарском поселке в долине Луары, в противоположном от Амбуаза ее конце. Не мог припомнить названия поселка, но сказал, что ему нужно непременно вернуться туда еще раз.

— Даже не мог припомнить название поселка! Как это на него похоже, Мария! — Надутые губки Анны тронула легкая улыбка, и Мария нашла в себе мужество улыбнуться в ответ.

— Он, вероятно, и моего имени не вспомнит, Анна. Но моя гордость уже давным-давно от этого не страдает. Не стану утверждать, будто я хоть каплю сожалею о том, что они веселятся там без нас.

Анна искоса бросила внимательный взгляд на сестру.

— А я не стану утверждать, что верю тебе до конца, Мария, хотя и знаю, что мысли твои вряд ли занимает похотливый французский король. Похоже, ты куда больше скучаешь по своему Стаффорду.

Мария прикусила язык. Уже много недель тому назад она приучила себя не отвечать на такие уколы, как отвечала прежде, и Анна теперь стала развлекаться тем, что в ее присутствии размышляла вслух, как отзываются душа и тело на подлинную глубокую страсть.

— Ладно, довольно на эту тему. Ты так же вспыльчива, как и я, Мария, только у тебя характер мягче и страдать ты предпочитаешь молча. Ты совершенно правильно делаешь, что напоминаешь мне совет отца как послушная дочь. Я тоже, со своей стороны, буду послушной дочерью. Я и прежде покоряла Его величество и других, сделаю это снова. Они всего лишь мужчины. Когда копыта их коней застучат на дороге к воротам замка и они захотят взглянуть, что их здесь ожидает, то они проклянут тот день, когда решили покинуть будущую королеву Англии, чтобы гоняться в поту и грязи за кабаном или оленем, или доступными девками в какой-нибудь французской деревушке. Здесь они найдут куда более соблазнительную дичь. — Она нетерпеливо махнула рукой Смитону, и тот немедля стал наигрывать зажигательную гальярду. Темные глаза Анны заблестели от роившихся в ее голове планов; она повернулась и закружилась вокруг кресла Марии.

— Слушай меня внимательно, Мария. Мне необходима твоя помощь. Сейчас я бы не вынесла жеманной мордочки Джейн, да и остальным доверять трудно. В мои шкатулки перекочевали некоторые драгоценности Екатерины — я имею в виду новую принцессу Уэльскую[133], — но сердца кое-кого из моих фрейлин по-прежнему принадлежат ей, это мне хорошо известно. Так вот, мы устроим самое изысканное пиршество, какого еще не видели стены этого древнего замка, — сотни французских деликатесов и немного английских. Я самолично побываю на кухнях, проверю, правильно ли готовят там французские блюда. Ты тоже можешь проследить за этим, Мария, ты ведь не меньше моего бывала на королевских пирах Франциска. Устроим танцы (в масках, я полагаю), замечательную пантомиму, быть может, немного шарад[134]. Да, вот это удачная мысль! Что-нибудь посвященное нежной дружбе между Англией и Францией, пусть это и чушь несусветная. А пантомимы — на мифологические темы. Придумала! Мы развесим в банкетном зале эти гобелены вместо тех золотых и серебряных шпалер, что висят там сейчас, а пантомимы посвятим каждой изображенной здесь теме!