На некрасивом её лице появился румянец, отчего дева-воительница разозлилась пуще прежнего.

– Проваливай уже, старик!

///

Фонтан Деври был одним из величайших шедевров зодчества, которыми Папы украшали свой город. Грандиозный ансамбль из трёх сотен статуй: ангелов, несущих Благовестие, и подвижников Церкви, творящих Деяния. Немалая часть сюжетов Слова Кузнеца воплотилась этим фонтаном и в былые времена площадь вокруг него не затихала даже зимними ночами. Теперь же был холод, была грязь, и были крысиные тела, вмёрзшие в неё до весны. Дома с заколоченными окнами тоскливо молчали, нигде не чувствовалось жизни.

Слепец неторопливо шёл вдоль бортика, прислушиваясь. Он уже знал, что на сопредельных улицах засады нет, и что среди трёх сотен фигур затесалась три сотни первая. Она дышала и обладала сердцебиением. Встав неподалёку, Исварох скрипнул ворчливо:

– Хватит притворяться.

Фигура пришла в движение и скоро оказалась напротив мечника.

– Яро приветствую, старый друг! – раздался хрипловатый, но бодрый голос. – Рад, что ты ещё не сдох!

Вместо слов слепец пустил в ход меч, – остриё блеснуло перед лицом «ожившей статуи», а воздух взвыл от соприкосновения с режущей кромкой.

– Хорошее подражание, но не идеальное. В настоящем Кельвине Сирли намного больше жизни.

– Убери это от моего лица, старый полумёртвый дегенерат! Позволь напомнить, что в отличие от тебя я старюсь как подобает простому человеку!

– Всё равно слишком стар.

– Ну прости, язви твою душу, время беспощадно!

Исварох подумал ещё немного и убрал клинок обратно.

– Где оставил глаза, Иса-джи?

– Там же где ты – свою молодость, нерадивый ученик.

– Хо! В таком случае, это было эпично!

– Зачем ты хотел меня видеть, Кельвин?

– Из чистого любопытства. Погребальщик в Астергаце, – неожиданная картина. И не любой погребальщик, а знаменитый Исварох из Панкелада. Ты явился в разгар Пегой, прошёл через ворота, которые нынче не откроют даже трубы ангелов, и люди запархали вокруг тебя как мухи вокруг огромной кучи навоза. Что происходит, Иса-джи?

– Происходит то, что ты не изменился, маленький злобный клеветник, лжёшь как дышишь, а ноздри твои шевелятся даже во сне. Праздное любопытство? Чушь. Ты в этом проклятом городе лицемеров с какой-то целью, и видеть меня хотел, чтобы убедиться, – твои планы вне опасности. Безумная Галантерея, да? Там ты предпочёл служить, вместо того, чтобы отплатить нам добром и окончить школу Дракона?

– «Отплата добром» вашему цеху длится веками, прости, но я не для того обрёл свободу, чтобы лишиться её вновь и навсегда.

– И я шёл сюда сквозь ночь, чтобы вернуться к этому древнему разговору? Избавь.

– Хорошо, Иса-джи. Тогда, может, поговорим о том, что ты устроил в Парс-де-ре-Нале годков этак десять, нет, девять назад! Великий Пожар одна тысяча шестьсот сорок первого, десятки тысяч смертей, раненным и вовсе несть числа и всё это началось… с тебя, Иса-джи.

– Ты знаешь? – как из-под могильной плиты спросил Исварох.

– Я там был, – мрачно ответил Кельвин. – Даже видел тебя незадолго до. Правда, не сразу понял. Все погребальщики на одно лицо, а ты в моей памяти ещё не был слеп. Надо было присмотреться к мечам, но… да что там, я сам собирался тебя утихомирить, когда вы с купленными стражниками ввалились в «Дух приключений». Не понадобилось. Честно говоря, до сегодняшнего дня я думал, что ты мёртв, что Ян Кат догнал тебя и порубил в крошево.

– Я смог уйти. – Объяснять что-либо Исварох не стал.

– Да… и что ты делал после того пожара, Иса-джи?

– Продолжал искать серого мага. И нашёл в скором времени. Но его у меня выкрали, – то стало последней каплей терпения нанимателя. Мне самому пришлось спасаться.

– Девять лет в бегах, – задумчиво произнёс наёмник, – без покровителя, без друзей, без… глаз. Но ты жив, и я выражаю восхищение, старик.

Погребальщик молчал.

– Твоим нанимателем был некий Белый Кит, верно? Чего он хотел от Тобиуса Моли?

– Не всё ли равно?

– Утоли моё любопытство, Иса-джи. Ты больше не обязан хранить ему верность, бывший патрон объявил награду за твою голову, ну же?

Исварох некоторое время стоял неподвижно, раздумывая над всем и ничем, холодный зловонный ветер трепал его плащ и бесцветные волосы, тонкие губы кривились.

– Ты давно здесь обосновался, Кельвин?

– А что?

– Есть надёжное пристанище для пары лишних ртов? Скоро оно может мне понадобиться.

Одноглазый помедлил, хотя должен был отказаться тот же час.

– Не знаю. Может быть…

– Меняю информацию на убежище.

– Нет. Это зависит не от меня, а от…

– Ты на задании, – догадался Исварох, – и не поможешь мне, если наниматель не одобрит.

– Не помогу, – вновь помрачнел Сирли.

– Сколько всего можно было бы сказать о свободе сейчас, верно? – Слова погребальщика были язвительны до смерти, но тон оставался бесстрастным. – Тогда так: я отвечу на вопрос, а ты замолвишь за меня словечко. Если наниматель не согласится, то таков мой жребий, по рукам?

///

Исварох вернулся обратно в сад, перешёл из мира холодной смерти в тепло и сонное блаженство. Новые последователи спали на мягких травах, убаюканные шёпотом ветра в кронах и жужжанием добрых пчёл, но слепца этим было не отвлечь. Снаружи, на границе сада, он обнаружил белого мула с гербами Святого Престола на седле.

– Где тебя носило?

– Почему ты не рядом с мальчишкой? – ответил он вопросом на вопрос.

– Он разговаривает со жрецом, попросил меня побродить в сторонке, доходимец неблагодарный.

Обадайя сидел под оливой, а перед ним был незнакомец.

– Опиши его.

– Хм? Мелкий, плюгавый, бессмысленный человечек, серый-серый, совершенно никчёмный. Зовут его… как-то… Маркус?

Исварох сорвался с места, плащ остался позади, мечи с визгом покинули ножны. Он оказался над сгорбленной фигуркой и хотел было рассечь большую голову с тонзурой, когда Обадайя приказал:

– Остановись. Спрячь мечи.

Серый монах спокойно поднялся и обернулся к погребальщику. Слепец не мог этого знать, но живо представлял взгляд пары круглых глаз, похожих на отблески полной луны в ночном пруду.

– Благословен час нашей встречи, Исварох, – прозвучало сухо, бесстрастно, без толики страха. – Рад, что вы живы. Я, как понимаете, тоже ещё жив.

– И это поправимо, – прохрипел мечник, которого душила ярость.

– Разумеется. Но то в воле Господа-Кузнеца. Надеюсь, вы сможете простить меня?