И все же сам факт того, что психоделики дали такой сигнал по целому ряду признаков, можно истолковывать в более позитивном свете. Если, перефразируя Чехова, против великого множества болезней предлагается только одно средство, то это могло бы значить, что эти болезни гораздо более схожи между собой, чем мы привыкли полагать. Если терапия содержит имплицитную теорию расстройств, которая претендует на роль панацеи, то что может рассказать нам о том, есть ли у этих видов расстройств что-то общее, тот факт, что психоделическая терапия, по-видимому, способна решать так много вопросов? Или что может рассказать данный факт о психической болезни в целом?

Я задал этот вопрос Тому Инселу, бывшему директору Национального института психического здоровья. «Меня совсем не удивляет, – ответил он, – что от одной и той же терапии ждут, что она окажется многообещающей для столь большого числа показателей». То же ДСР (Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам), отмечает он, проводит довольно произвольные границы между психическими расстройствами, границы, которые меняются с каждым новым его изданием.

«Категории, обозначенные в ДСР, не отражают реальность, – сказал Инсел; они существуют лишь для удобства страховой или какой-то другой индустрии. – Между этими расстройствами гораздо больше общего, чем то признает ДСР». Он указывает на то, что СИОЗС, когда они работают, эффективны для лечения целого ряда состояний помимо депрессии, включая тревогу и обсессивно-компульсивное расстройство, если предполагать наличие у них некоего общего основополагающего механизма.

В своей книге «Полуденный бес. Анатомия депрессии» Эндрю Соломон прослеживает часто возникающие связи между зависимостью и депрессией, а также тесные связи между депрессией и тревогой. Он цитирует одного эксперта в этой области, который предлагает рассматривать эти два вида расстройства как «двуяйцевых близнецов»: «Депрессия – это реакция на потерю в прошлом, а тревога – реакция на потерю в будущем». И то и другое состояние отражает настрой ума, полностью погруженного в размышления, только в первом случае он живет прошлым, а во втором – тревожится за будущее. Главное и единственное, чем отличаются эти расстройства одно от другого, – это грамматическое время.

Похоже, что некоторые исследователи, работающие в области психического здоровья, вовсю стараются нащупать и сформулировать великую единую теорию психических заболеваний, хотя они не настолько самонадеянны, чтобы так ее называть. Доктор медицины Дэвид Кесслер, бывший глава Управления по санитарному надзору, недавно выпустил книгу под названием «Захват. Разгадка тайны душевных страданий», где приводятся аргументы в пользу такого подхода. «Захват» – термин, который он использует для обозначения основного механизма, общего для таких состояний, как зависимость, депрессия, тревога, мания и одержимость; по его мнению, все эти расстройства связаны с приобретенными привычками к негативному мышлению и поведению, которые целиком завладевают нашим вниманием и заманивают нас в ловушку бесконечных циклов саморефлексии. «То, что начиналось как удовольствие, становится потребностью; то, что раньше было плохим настроением, становится бесконечным самообвинением; то, что когда-то было раздражением, становится манией преследования» в ходе процесса, который он характеризует как форму «взаимно-обратного обучения». «Всякий раз, когда мы откликаемся [на стимул], мы усиливаем нейронные сети, побуждающие нас повторять» одни и те же деструктивные мысли и поступки.

Возможно ли, что именно наука о психоделиках внесет существенный вклад в развитие единой теории психических заболеваний, если не всех, то, по меньшей мере, некоторых? Большинство исследователей, работающих в этой области, такие, как Робин Кархарт-Харрис, Роланд Гриффитс, Мэтт Джонсон и Джеффри Гесс, убеждены, что психоделики реально воздействуют на некоторые механизмы мозга и сознания, в частности на те механизмы высшего порядка, которые, вероятно, лежат в основе поведения человека, а потому могут помочь объяснить широкий спектр психических и поведенческих расстройств, так же как и обычное несчастье.

Возможно, сам механизм окажется столь же простым, как понятие «психической перезагрузки» – некий биологический control-alt-delete Мэтта Джонсона, – клавиша, нажатие которой растрясет мозг, избавив его от деструктивных стереотипов (подобных «захвату» Кесслера) и дав возможность укорениться новым стереотипам. А возможно, что, как предполагает Франц Волленвейдер, психоделики просто повышают нейропластичность. Во время психоделических переживаний в мозгу возникают мириады новых связей, как это было установлено в ходе процесса нейровизуализации, который был осуществлен в Имперском колледже, и распад «наезженных» старых связей, возможно, просто вызывает «встряхивание снежного шара», используя фразу Робина Кархарт-Харриса, тем самым становясь предикатом для установления новых проводящих путей.

Голландец Мендель Келен, старший научный сотрудник Имперской лаборатории, предлагает более расширенную версию «снежной метафоры»:

Выдвинутая Робином Кархарт-Харрисом теория энтропийного мозга являет собой не только многообещающую разработку этой генеральной идеи, но и первую подвижку в сторону единой теории психических заболеваний, с помощью которой представляется возможным объяснить все три типа расстройств, рассмотренных на страницах этой книги. Мозг счастливого человека, считает он, – мозг податливый и гибкий, тогда как депрессия, тревога, одержимость и тяга к зависимости делают мозг чрезмерно жестким или фиксированным на своих проводящих путях и связях, то есть куда более упорядоченным, нежели это необходимо для его же пользы. На предложенном им (в статье об энтропийном мозге) спектре, который варьируется от чрезмерного порядка до чрезмерной энтропии, депрессии, зависимости и обсессивных состояний, все расстройства подпадают под шкалу избыточного порядка. (Психоз приходится на энтропийный край спектра, чем, видимо, и объясняется тот факт, что он не поддается воздействию психоделической терапии.)