Когда после жалких нескольких часов сна я встал на следующее утро и сел в трамвай до Сен-Жермен, у меня не было ни договоренности о встрече, ни гарантии, что я застану Нечера дома. Я не был уверен, что вообще сумею миновать главные ворота и попасть в особняк. Но мне удалось, хотя пришлось перелезть через забор, преодолеть лающих собак, практически целый школьный класс вопящих детишек, трех горничных и няню (все обслуживали потомство Нечера), прежде чем я попал в сам дом, постучал и сел (с видом раздраженным и взъерошенным и чувствуя себя сродни коммивояжеру) в вестибюле.

Нечер, однако, был джентльменом: мое нежданное появление и слегка усталый вид ни в коей мере его не смутили, даже несмотря на то что была суббота. Напротив, он провел меня в свой кабинет и исчез, чтобы извиниться перед семьей. Потом вернулся и объявил, что попросил принести в кабинет завтрак.

— Вы не похожи на человека, способного снести встречу с моими внуками, — улыбнулся он.

— Вы очень добры. Прошу прощение за мой приход. Но я считаю, что дело важное. Помните разговор, который состоялся у нас некоторое время назад в салоне графини фон Футак?

— Разговор о?..

— Об уязвимости лондонского Сити.

— Ах да. Прекрасно помню. Кажется, вы были весьма скептично настроены.

— Вам известно, что происходит? Или, точнее, что произойдет?

— Я слышал, что «Барингс» может столкнуться с трудностями при поисках подписчиков на аргентинский заем, который он предлагает. Вы об этом?

— Да. Последствия вам, полагаю, понятны?

Он кивнул.

— Вы это имели в виду в салоне графини?

Он поглядел на меня внимательно, явно взвешивая следующие свои слова. Этого, конечно, было достаточно, но не для того, чтобы продолжить разговор.

— Это определенно укладывается в нарисованную мной картину.

— Едва ли я разглашу большую тайну, сказав, что Английскому банку затруднительно будет удовлетворить требования, которые, по всей вероятности, будут предъявлены ему в течение недели или около того. И что отказ от подписки и вывод драгоценных металлов слишком уж явное совпадение, а потому указывают на согласованные действия.

— И это тоже приходило мне в голову.

— Английскому банку понадобится содействие. Чтобы в трудную минуту вокруг него сплотились друзья.

— Ага, — протянул он, — но при всем уважении, каким пользуется Английский банк среди себе равных, к Англии, думаю, относятся в целом не столь хорошо. Таковы, как вам, без сомнения, известно, умонастроения французов при любом правительстве. Разумеется, у Английского банка есть друзья, но, увы, у самих этих друзей друзей немного.

— Что именно это означает?

— Видите ли, сударь, Франция в трауре. Она жаждет мести, но пока не вполне понимает, как получить желаемое. Она понесла поражение в тысяча восемьсот семидесятом, и не просто поражение, а унижение. Она уступила некоторые самые ценные провинции Германии. Ей пришлось заплатить захватчику, чтобы он ушел. Пять миллиардов франков за вторжение немцев в нашу страну и кражу наших земель. Удивительно ли, что в умах народа преобладает лишь одна мысль? Вы были на площади Согласия? Видели статуи великих городов Франции? Статуя Страсбурга навеки окутана черным; к ней ежедневно кладут цветы, как на могилу. Месть, сударь. Мы хотим мести.

Он помолчал, проверяя, достаточно ли у меня еды, потом захлопотал и извинился, что не предложил ничего выпить. Закутанные от холода дети все еще играли в саду на слабом утреннем солнышке. Их радостный визг проникал даже сквозь закрытые окна.

— Но как отомстить? — помолчав, продолжил он. — Если мы будем одни сражаться с Германской империей, то опять потерпим поражение. У нас нет друзей, помимо стран вроде Италии или Испании, от которых нам мало толка. Габсбургская империя привязана к Германии, русские нам отвратительны, англичане противодействуют нам на каждом шагу по всему миру. Поэтому кое-кто начинает бормотать; мол, выхода нет, мол, есть лучший способ, нежели война, возвратить то, что мы потеряли. Забудем на время про Германию и сплотимся против Англии. Подружимся с Россией, ослабим Англию, потом вернемся к проблеме Германии.

А вторая группа полагает, что все это фантазии, рисовка тех, кто ничегошеньки не смыслит в том, как устроен мир, кто думает, будто конфликт наций не изменился со времен Наполеона. Такие люди говорят, что Франция не будет сильна, когда одержит победу, но одержит победу, когда будет сильна. А страна набирает силу в период мира, когда может всецело посвятить себя накоплению капитала и развитию промышленности. Как делала Англия.

— Вы говорите про банкиров?

— Самых презираемых из всех. Это люди вроде Ротшильдов создали из воздуха пять миллиардов франков, чтобы в семидесятых откупиться от кайзера, а их поносят как евреев-эксплуататоров, жиреющих на чужих трудах. Социалисты сновали по Парижу выкрикивая лозунги; политики ежились от страха в Бордо; генералы искали отговорки; а банкиры занялись изгнанием врага с эффективностью, которую армия даже вообразить не способна. И тем не менее — кем восхищаются, а кого ненавидят?

Не деньги развращают политику, а политика развращает деньги. У всех политиков есть своя цена, и рано или поздно они приходят с протянутой рукой. Вы думаете, можно развратить Ротшильда, Райнаха или Баринга? С точки зрения нравственности банкир и нищий схожи: деньги их мало волнуют. У одного они есть, другому они не нужны. Только те, кому нужны деньги, но кто их не имеет, подвержены коррупции. Иными словами, огромнейшая часть человечества и почти все политики, кого я когда-либо встречал.

— И клоните вы…

— К тому, что естественных союзников Англии во Франции, к несчастью, ненавидят больше всех. Вполне очевидно, что крах лондонского кредитного рынка будет катастрофой — для торговли, для капиталовложений, для промышленности. Все страны будут ослаблены; капиталы, копившиеся поколениями, будут растрачены впустую. Увы, слишком много находится тех, кто не понимает, что краткосрочная победа, купленная ценой долгосрочной нищеты, заведомо невыгодная сделка. И любой банковский дом во Франции, кто придет на помощь своим братьям в Лондоне, будет немедленно объявлен врагом отчизны. Особенно если принадлежит евреям.

— Так вы не поможете?

— Вынужден помогать. «Барингс» надменен и глуп, но он не должен пасть, сколь бы того ни заслуживал. Однако содействие будет возможно только в том случае, если за ним будет стоять правительство; усилий одних только банков тут недостаточно.

Это выходило далеко за рамки моей компетенции, и мне пришлось очень потрудиться, чтобы сохранять ясную голову.

— И какова была бы цена?

Нечер улыбнулся.

— Высокая.

— Но кто они? Мы имеем дело с политикой правительства или нет?

— Вы исходите из того, что правительство — это единое целое. Много лучше предполагать наличие фракций. А фракции распадаются и образуют новые. Вопрос скорее в том, как раздробить существующие и сложить их снова так, как больше устраивает вас. Например, если бы парижские финансисты обратились в Банк Франции и выступили бы сообща, сказали, что он должен прийти на помощь Английскому банку, то наше мнение, без сомнения, услышали бы. Однако есть и другие, которые будут требовать более драматичных мер.