Это, пожалуй, слишком лирическая и мягкая оценка этого романа. На самом деле «Дорога никуда» сурова и жестока.

В «Четвертой прозе» Осипа Мандельштама есть знаменитые слова, которые обычно при цитировании урезают: «Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух. Писателям, которые пишут заранее разрешенные вещи, я хочу плевать в лицо, хочу бить их палкой по голове и всех посадить за стол в Доме Герцена, поставив перед каждым стакан полицейского чаю и дав каждому в руки анализ мочи Горнфельда. Этим писателям я запретил бы вступать в брак и иметь детей. Как могут они иметь детей – ведь дети должны за нас продолжить, за нас главнейшее досказать – в то время как отцы запроданы рябому черту на три поколения вперед».

Странно применимы эти речи к Грину. Горнфельд, с которым Мандельштам судился по обвинению в плагиате и писал о нем ужасно, несправедливо, злобно, был одним из немногих литературных друзей Грина, у самого Грина не было детей, но то, что писал Александр Степанович, не было разрешено – это был ворованный воздух. В «Дороге никуда» он обжигающ, как на высокогорье.

Первоначально Грин хотел назвать свой роман «На теневой стороне», но однажды на выставке в Москве он увидел картину английского художника Гринвуда «Дорога никуда», которая сильно поразила его. Поразило и то, что фамилия художника похожа на его собственную, и в честь этой картины он назвал свой роман.

За название Грина сильно ругали. И в самом деле, назвать так роман в 1929 году, в год великого перелома, было вызовом всему, что происходило в стране, и советская критика не преминула это отметить.

Опубликованная в журнале «Сибирские огни» рецензия называлась «Никудышная дорога». В «Красной нови», откуда был уже изгнан Воронский, некто под псевдонимом И. Ипполит писал: «Буржуазная природа творчества Грина не подлежит сомнению, это его роднит с западными романистами, отличает же то, что он выражает идеологию распада, заката данной группы. У ней нет былой жизнерадостности, исчезают бодрые ноты – остались безвыходный пессимизм и мистический туман. Отчаявшись в физической силе, она апеллирует к спиритической. Эту стадию разложения мы застаем в романе. В некотором смысле он звучит символически. Где выход? Куда идти? – спрашивает Грин. – Увы! „Дорога никуда“. Дороги нет!»[478]

Но ни мистического тумана, ни спиритизма, ни готики, как в «Джесси и Моргиане», в этом романе нет. «Дорога никуда» – наименее фантастический из романов Грина. Это история жизни молодого человека. Что-то вроде «Золотой цепи», но без чудо-златоцепей, волшебных дворцов и роботов. Живет на свете юноша по имени Тиррей Давенант, работает официантом в ресторане «Отвращение». Такое название дал своему заведению хозяин, и меню в кабаке соответствующее.

1. Суп несъедобный, пересоленный.

2. Консоме «Дрянь».

3. Бульон «Ужас».

4. Камбала «Горе».

5. Морской окунь с туберкулезом.

6. Ростбиф жесткий, без масла.

7. Котлеты из вчерашних остатков.

8. Яблочный пудинг, прогоркший.

9. Пирожное «Уберите!».

10. Крем сливочный, скисший.

11. Тартинки с гвоздями.

Это для того, чтобы привлекать посетителей, но те все равно приходят редко. И вот однажды в это самое «Отвращение» случайно заглядывают дочери богатого человека по фамилии Футроз. Спускаются, как ангелы на землю, и жизнь юноши Давенанта чудесным образом переворачивается. Сами по себе барышни ни за что не догадались бы помочь мальчику, но функцию посредника, а в сущности – благородного провокатора берет на себя некто Орт Галеран, единственный завсегдатай кафе, который симпатизирует Давенанту и предлагает дочерям Футроза ему помочь.

«– Подарите немного внимания этому молодому человеку, который стоит там, у вазы с яблоками. Его зовут Тиррей Давенант. Он очень способный, хороший мальчик, сирота, сын адвоката. Ваш отец имеет большие связи. Лишь поверхностное усилие с его стороны могло бы дать Давенанту занятие, более отвечающее его качествам, чем работа в кафе… Возьмите на себя роль случая. Право, это неплохо…»

Две девочки – одной из которых семнадцать лет, а другой двенадцать – охотно эту роль на себя берут, и так Давенант попадает в дом к богачу Футрозу. Тот дает ему денег, снимает для него квартиру, покупает хорошую одежду, обещает интересную работу, и кульминацией этого счастья становится день, который проводит Давенант в доме Футроза с его дочерьми и их друзьями. Он выигрывает в состязании по стрельбе приз – серебряного оленя и чувствует себя необыкновенно счастливым.

А затем все в одночасье обрывается. На сцене появляется отец Давенанта, этакий Федор Павлович Карамазов, только написанный Грином. Нищий бродяга Франк Давенант, прослышав о необыкновенном везении своего сына, которого бросил, когда ребенку было пять лет, и которого с тех пор не видел, приходит к нему, требует денег, вина, а затем советует соблазнить старшую из дочерей, чтобы выклянчить у Футроза побольше денег, и обещает научить, как это сделать. В этом черном человеке есть нечто от Гинча, от Геза или даже Блюма из раннего рассказа «Трагедия на плоскогорье Суан», но со зрелой и по-своему оригинальной философией, которую Давенант-старший излагает сыну.

«Есть два способа быть счастливым: возвышение и падение. Путь к возвышению труден и утомителен. Ты должен половину жизни отдать борьбе с конкурентами, лгать, льстить, притворяться, комбинировать и терпеть, а когда в награду за это голова твоя начнет седеть и доктора захотят получать от тебя постоянную ренту за то, что ты насквозь болен, вот тогда ты почувствуешь, как тебе достались высота положения и деньги, конечно. Да так ради чего же ты так искалечился? Ради собственного дома, женщин и удовольствий. Еще можешь утешаться тем, что несколько ползущих вверх дураков будут усердно твердить твое имя, пока не подползут усесться либо рядом с тобой, либо еще повыше. Тогда они плюнут тебе на голову. Понимаешь, о чем я говорю?

– Я понимаю. Вы – неудачник.

– Неудачник, Тири? Смотри, как ты повернул… Ты ошибся. Мой вывод иной. Да, я неудачник – с вульгарной точки зрения, – но дело не в том. Какой же путь легче к наслаждениям и удовольствиям жизни? Ползти вверх или слететь вниз? Знай же, что внизу то же самое, что и вверху: такие же женщины, такое же вино, такие же карты, такие же путешествия. И для этого не нужно никаких дьявольских судорог. Надо только понять, что так называемые стыд, совесть, презрение людей есть просто грубые чучела, расставленные на огородах всяческой „высоты“ для того, чтобы пугать таких, как я, понявших игру. Ты нюхал совесть? Держал в руках стыд? Ел презрение? Это только слова, Тири, изрекаемые гортанью и языком. Слова же есть только сотрясение воздуха. Есть сладость в падении, друг мой, эту сладость надо испытать, чтобы ее понять. Самый глубокий низ и самый высокий верх – концы одной цепи. Бродяга, отвергнутый – я сам отверг всех, я путешествую, обладаю женщинами, играю в карты и рулетку, курю, пью вино, ем и сплю в четырех стенах. Пусть мои женщины грязны и пьяны, вино – дешевое, игра – на мелочь, путешествия и переезды совершаются под ветром, на палубе или на крыше вагона – это все то самое, чем владеет миллионер, такая же, черт побери, жизнь, и, если даже взглянуть на нее с эстетической стороны, – она, право, не лишена оригинального колорита, что и доказывается пристрастием многих художников, писателей к изображению притонов, нищих, проституток. Какие там чувства, страсти, вожделения! Выдохшееся общество приличных морд даже не представляет, как живы эти чувства, как они полны неведомых „высоте“ струн! Слушай, Тири, шагни к нам! Плюнь на своих благотворителей! Ты играешь унизительную роль деревянной палочки, которую стругают от скуки и, когда она надоест, швыряют ее через плечо». Возразить на это невозможно.