Конечно, во Втором МХТ или Студии Завадского мы бывали чаще, чем в магазинах женского белья.

На одной из таких встреч я увидел Константина Николаевича. Он был моим университетским профессором, я даже несколько раз приходил к нему домой. Тогда, в тринадцатом году, мы обсуждали индийские корни философии Платона. К слову, Константин Николаевич разделял мнение о том, что Шамбала – это и есть осколок Атлантиды.

За пятнадцать лет он сильно постарел. Ему было едва за шестьдесят, но он выглядел глубоким стариком. Я спросил о жене и сыне (к сожалению, не помнил их имен), узнал, что сын живет с ним, а жена умерла от испанки в девятнадцатом году. Голос профессора дрогнул, я, увы, не смог найти слов утешения. Спросил, интересуется ли он по-прежнему Атлантидой и Шамбалой.

– Атлантида, – пробормотал Константин Николаевич, – ничего мы не понимали про Атлантиду. Нам казалось, главное – великая цивилизация атлантов. Но теперь мы знаем: цивилизация не важна, важен потоп. А для потопа у нас есть Библия, не нужны ни Платон, ни Блаватская.

– Почему важен потоп? – спросила Ирина. – Зачем нам потоп?

– Потоп может стать свидетельством милосердия Христа, – ответил он. – Потоп Ветхого завета – и платоновский потоп, уничтоживший Атлантиду, – это воплощение Божьего гнева. Еврейский Бог не знает жалости, поэтому Потоп уничтожает все живое, кроме тех, кто укрылся в ковчеге. С тех пор море грозно напоминает людям об этой каре. Так проходят тысячелетия. И что случается, когда Иисус приходит в наш мир? Еще до того, как умереть и воскреснуть, Он творит чудеса. Исцеляет больных, кормит голодных, оживляет Лазаря. Так проявляется Его милосердие. И среди этих чудес – бессмысленное хождение по водам. Зачем Иисусу идти по морю? Даже Моисей мог приказать волнам расступиться, а Сын Бога – не мог?

По старой профессорской привычке Константин Николаевич выдержал паузу, словно ожидая ответа. Я скосил глаза на свою спутницу: губы ее были приоткрыты, лазурносиние глаза широко распахнуты.

– Он пошел по водам, потому что хотел сказать: Мое милосердие превыше Божьего гнева. Я есмь жизнь вечная и пришел, дабы искупить людские грехи. Со Мной и во Мне обретут спасение те, кого поглотили волны. – Константин Николаевич помолчал, а потом добавил: – И это благая весть для нас, заставших новый Потоп. Иисус важнее Атлантиды, милосердие сильнее гнева.

– Но Вечная Жизнь – это не жизнь земная, – сказала Ирина. – Что вам с того, что ваша жена в раю? Ведь вы – здесь, на земле.

– Мне, милая барышня, повезло больше, чем многим, – ответил он. – Я уже стар и здесь надолго не задержусь. Потому и уповаю на милосердие Господа. А вам, молодым, остаются земные упования. В том числе – надежда на милосердие большевиков. К сожалению, за него надо будет платить – и больше, чем вы думаете.

– Стать попутчиком? – спросил я. – Наверное, раз я перевожу в Наркомпросе, я тоже попутчик. Но в остальном я живу так, словно большевиков нет. Да и что такое большевики, если мыслить в масштабе тысячелетий?

– Попутчики не дождутся милосердия, – ответил он. – Лучше сразу идите на завод, станьте таким же, как они. Потому что если большевики – это бич Божий, мы можем только приветствовать его. Я так и сказал Мише: иди на завод, вступай в комсомол, забудь все, чему я тебя учил.

– Правильно, – сказала Ирина, – если потоп, то надо отрастить щупальца. Но, мне кажется, вы несправедливы к большевикам. Среди них есть понимающие люди. Они интересуются тайными знаниями и разбираются в них. Все эти разговоры про рабочих и крестьян – для профанов, на самом деле сейчас взят курс на строительство магической империи от Европы до Индии. Ищите магический смысл во всех начинаниях большевиков! Признайте, что за спинами этих новых гуннов стоят тайные маги.

– И где же, барышня, работают ваши тайные маги? – спросил Константин Николаевич. – В ОГПУ?

– Да, в ОГПУ тоже! – ответила Ирина, и я рассмеялся, чтобы сгладить неловкость.

– Надо признать: старая жизнь кончилась, – сказал Константин Николаевич. – Наши внуки и правнуки не будут жить так, как жили мы и наши отцы. Они не только не будут искать тайного знания, но даже не будут возить жен в Париж и детей в Биарриц, как делали все.

Теперь уже засмеялась Ирина. Не россыпь золотых шаров – скорее, металлический перезвон колокольцев.

Наступило лето. Несколько раз я приглашал Ирину на дачу к друзьям, но ее задерживали в Москве дела.

В призрачном свете луны я вижу Иринину спальню. Она выглядит так, будто не было ни войны, ни разрухи. Какие дела у нее в Москве? Чем вообще занимается Ирина? Но этот вопрос – только попытка избежать другого: что я делаю здесь? Почему не ухожу? Почему не ушел немедленно после всего, что случилось?

Невольно я вспоминаю ту, другую спальню. Мне было семнадцать, страшно подумать – полжизни назад! Солнечные лучи били сквозь щели в занавесях. Женщина, которую я боготворил, скинула пеньюар и сказала: Дурачок, что ты стоишь? Иди сюда.

Так я увидел то, что скрывает одежда. Складки жира на бедрах. Огромные колыхающиеся груди. Живот, нависающий над местом, куда я боялся опустить взгляд.

Женщина, которую я боготворил, была совсем другой. Она не казалась такой огромной, она избегала лишних прикосновений – неземная, вечно окруженная цветочным ароматом духов.

Теперь она рядом, ее груди нависают надо мной, рука расстегивает мои брюки, а в нос мне ударяет терпкий, тошнотворный запах.

Первый раз, что ли? – говорит она. Ну ничего, сейчас поправим, – и дергает меня за орган, к которому я старался лишний раз не прикасаться. Мне кажется, она хочет его оторвать, – я кричу, вырываюсь, убегаю, чтобы никогда не возвращаться в тот дом, не видеть ее…

Через несколько лет я пойму, что был несправедлив. Каждая женщина двойственна: Вечная Женственность не может до конца победить инстинкт пола, не может победить плоть. Владимир Соловьев называл это «женской природой самой по себе» – и надеялся обрести гармонию в триедином царстве андрогинности, духовной телесности и богочеловечности.

Пятнадцать лет назад я прочитал «Смысл любви», и душа моя ненадолго успокоилась в коконе плоти. Мне казалось, теперь я знаю путь.

Годы развеяли мои мечты. Духовная телесность оказалась сухой водой, холодным огнем – оксюмороном, фантомом, обманкой. На немецком фронте, на улицах Москвы, в квартирах друзей – нигде телесность не сочленялась с духовностью. Она всегда означала страдание, разврат и жестокость.

Я поклялся: ни одной женщине я не позволю заманить меня в ту же ловушку.

…Ирина спит, укрытая одеялом по самый подбородок. Я не вижу ее тела – и слава богу!

Что обмануло меня, поманило, заставило забыть свою клятву?

Небесная синева в просвете ресниц?

Чуть приоткрытые губы?

Тонкие хрупкие пальцы? Те самые, что железным обручем сжимают мое запястье?

Две недели назад я забыл свою клятву. Ирина привиделась мне Невестой и Женой. Я решил, что уровень ее духовного развития достаточно высок, чтобы создать надежный заслон омерзительным проявлениям женской природы.