Сердце Джонсона-младшего, кусок мяса с желтыми прожилками, прикрытый перикардом, билось перед нами, как билось все предыдущие девятнадцать лет. Только вот такой опасности оно еще не подвергалось.

Дипак разрезал перикард.

В операционной за моей спиной возникло какое-то движение. Я быстро обернулся и через стекло заметил целую толпу белых людей у другого операционного стола.

Дипак наложил кисетный шов на правое предсердие, верхний отдел сердца, куда поступала кровь из полой вены, взял плевральную дренажную трубку, прорезал на ней ножницами отверстия и сделал дырку в предсердии посередке кисетного шва. В эту дырку он просунул переделанную дренажную трубку, продвинул ее в полую вену и протолкнул до того места, над которым мы трудились.

— Скажешь мне, когда она дойдет до уровня почечных вен, — произнес он.

У меня на глазах полая вена наполнялась, напоминая садовый шланг под давлением.

— Уже, — ответил я.

— Трубка теперь обеспечивает полой вене просвет, — сказал Дипак, наклонившись, чтобы взглянуть на поле снизу. — К тому же по ней, как по стенту кровь будет возвращаться в сердце, пока мы оперируем. Теперь… посмотрим, удастся ли нам ее заштопать.

Он поправил верхний свет. Когда я приподнял печень, крови вытекло уже не так много, более того, на фоне трубки стали видны края разрыва. Дипак подцепил длинными щипцами край, кривой иглой продел нитку и завязал узел. Я отпустил печень. Процесс был непростой: приподнять, ухватить, подвести иглу, вытереть, проколоть насквозь, вытереть, завязать, опустить печень на место.

Когда дело уже близилось к завершению, я почувствовал, что у меня за плечом кто-то стоит. Дипак глянул мельком в мою сторону, но ничего не сказал.

— Это шунт Шрока, сынок? — спросил чей-то голос у меня из-за спины. Мужчина говорил вежливо, однако тон у него был такой: да, я понимаю, что это не самый подходящий момент для вопросов, но уж мне-то вы ответить обязаны.

Дипак еще раз повернул голову:

— Да, сэр.

— Большой был разрыв?

Дипак приподнял печень и направил свет лампы в нужную точку, чтобы спрашивающему было видно.

— Три четверти вены по длине.

Из вставленной им со стороны сердца трубки получилась прекрасная внутренняя шина, операция теперь шла по накатанной. Да и смотрелось красиво: из хаоса рождался порядок.

— Впечатляет, — произнес голос. Никакого сарказма, одно неподдельное восхищение. Любопытный склонился ниже, чтобы было лучше видно. — Очень, очень мило. Я бы еще добавил пенящийся гель, чтобы не травмировать лишний раз печень. Дренаж планируете?

— Да, сэр.

— Полагаю, вы штатный врач?

— Нет, я главный врач-резидент. Меня зовут Дипак.

— А где ваш ординатор?

Дипак посмотрел гостю в глаза и промолчал.

— Понятно. У него нет желания возиться. Лучше поспать подольше. А вы с ним вообще видитесь?

Рональдо фыркнул и повернул ручку своего аппарата, изображая отсутствие интереса. Гость посмотрел на Рональдо, как бы желая откусить тому голову, но в последнюю секунду, вероятно, вспомнил, что он не у себя в операционной, и взял себя в руки.

— И сколько всего шунтов Шрока вы на данный момент сделали, Дипак?

— Это будет шестой.

— В самом деле? И за какой период времени?

— За два года, что я здесь… К сожалению, к нам поступает масса больных с травмами.

— Да, к сожалению… И к счастью для нас. Мы благодарны… И все-таки… шесть Шроков, говорите? Примечательно. Каковы были результаты?

— Один больной умер, правда, после операции прошла неделя. Он ходил, ел. Видимо, эмболия легочной артерии.

— А вскрытие делали?

— Частично. Родственники разрешили только чревосечение. С полой веной все было нормально. Мы сделали фотографии.

— А прочие больные?

— Второй, третий и пятый живы-здоровы, прошло шесть месяцев после операции. Четвертый умер на столе, я не успел толком ничего сделать. Только сердце раскрыл.

— Но вы его включили в список?

— А как же иначе. Ведь планировалась именно эта операция.

— Молодец. Большинство хирургов не включило бы этот случай в статистику. А шестой?

— Он перед вами.

— Чудесно. Куда лучше, чем у меня. Я сделал четыре шунта Шрока. Это за шесть лет. Все умерли. Двое на столе, двое сразу после операции. Травмы были не у всех. У двоих хирург удалял разросшийся рак и повредил полую вену. Вам надо изложить ваш опыт, написать статью.

Дипак откашлялся.

— Со всем уважением, сэр. Надо. Только никто не опубликует отчет из Госпиталя Богоматери…

— Ерунда. Как ваше полное имя?

— Дипак Джесудасс, сэр. А это мой интерн…

— Вот что. Опишите этот случай, добавьте в серию и покажите мне. Если все будет толково, вас опубликуют. Я направлю материал редактору «Американского хирургического журнала». Вместе с вами отслежу самочувствие пациента. Я к вашим услугам. Вам стоит только обратиться. Удачи. Кстати, меня зовут…

— Я знаю, кто вы, сэр. Благодарю.

Гость, наверное, уже уходил, когда Дипак вновь подал голос:

— Сэр? Если уж вы… Да ладно, неважно.

— Что такое? Я вместе с органом для пересадки уже должен находиться в воздухе. Остановился на минутку, чтобы выразить восхищение вашей работой.

— Если бы вы показали нам, как пересаживать печень… мы бы начали операцию без вас, чтобы сэкономить время.

Обернуться я не мог, поскольку держал ретрактор.

— Я никому не доверяю эту операцию, — произнес голос, — поэтому делаю ее сам от начала до конца. Моим врачам-резидентам недостает умения. Толковые ребята, но у них нет того объема работы, который имеется здесь.

— У нас есть опыт. Но нас закрывают.

— Что? Впрочем, слухи ходят. Я слышал, Попси… Это правда?

Дипак молча кивнул.

— У вас пятый год резидентуры?

— Седьмой. Восьмой. Десятый. Смотря откуда считать, сэр. — Про стажировку в Англии Дипак не упомянул.

Только гость и так все понял.

— У вас легкий шотландский акцент. Вы были в Шотландии? Свой F. R. C. S. там получали?

— Да.

— Глазго?

— Эдинбург. Я работал в Файфе. В общем, в тех местах. Воцарилась полная тишина. Человек у меня за спиной не шевелился. Похоже, обдумывал что-то.

— Чем намерены заняться, если вас закроют?

— Продолжу работу. Скорее всего, здесь. Я люблю хирургию…

Молчание длилось вечность. Наконец голос произнес: