Коробов вышел из будки и показал телохранителям на дверь. Когда те, забрав со стойки пистолеты, удалились, он раскрыл принесенный с собой кейс, заполненный пачками долларов.

— На Украине похищена бандитами моя внучка, Гнат, — сказал он приглушенным голосом. — Из поезда украдена, когда ехала в Москву. Негодяи требуют за нее огромный выкуп. Банду возглавляет Анатолий Походин, сын Походина. Слышал о таком?

— Возможно… Известно, хотя бы приблизительно, их местонахождение?

— В какой-то демонтированной ракетной шахте под Белокоровичами, на севере Украины.

— Готов немедленно приступить к выполнению задания.

— Это само собой, Гнат. На месте в твое командование поступит группа Гураева из подразделения «Феникс». Все бандиты, кроме сына генерала Походина, должны быть уничтожены. Сына Походина Гураеву предстоит вывезти на вертолете в Сванетию и укрыть там у наших людей.

— Разрешите выполнять! — отчеканил Гнат.

— Не торопись… Дело в том, что логово бандитов уже обложил отец девочки с дружками. Полковник боснийской армии Скиф — говорит тебе о чем-то?

— В Сербии я готовил его ликвидацию, но получил отбой…

— На этот раз отбоя не будет… Речь идет, понимаешь, об изъятии из жизни трех международных преступников, к сожалению, не оцененных нами по достоинству три месяца назад в Сербии… В Москве «сербские волки» сколотили законспирированную структуру «Секретная служба», аббревиатура: СС, для силового противодействия «Фениксу». Все, кто причастен к этому делу, бандиты, а также все остальные должны быть похоронены в той ракетной шахте. По возможности взорвите ее.

— Есть. Всех похоронить в шахте. Шахту взорвать, — с бесстрастностью робота отозвался Гнат и уточнил: — Внучку переправить вам в Цюрих или бабушке в Москву?

— Ты меня не понял, Гнат, — пристально глядя в его прозрачные глаза, леденящим душу голосом произнес Коробов. — Я сказал: все должны быть похоронены в той шахте… Все…

Он открыл принесенный с собой кейс, в котором лежали пачки долларов, спутниковый телефон и протянул его Гнату:

— Тут гонорар за работу…

Гнат отшатнулся и изумленно посмотрел на него.

— Но это же!..

— «Это же»! — Лицо Коробова исказила гримаса. — Было бы не «это же», «Феникс» нашел бы ликвидатора попроще и не платил бы ему чемодан долларов.

— Но я никогда таких заданий не выполнял… Я никогда… не делал такого… — прошептал Гнат.

— А я, думаешь, делал?.. — так же шепотом спросил Коробов. — Знал бы ты, как сердце кровью обливается… Но за этим… за этим должны последовать события, которые я не имею права тебе пока раскрывать. Сегодня мы должны понять главное: или мы, славяне, все, что имеем, даже жизни близких, кладем на алтарь Отечества, или завтра становимся навозом для удобрения чужих цивилизаций. Выбора у нас с тобой нет. Таков закон истории. У нее всегда виноваты побежденные. Тут уж не до морали и сантиментов! Кстати, после завершения операции можешь исчезнуть из поля зрения «Феникса» навсегда. Если захочешь оставить святое славянское дело, искать тебя не будем.

— Не захочу, — через долгую паузу глухо произнес Гнат. — Да простит меня Бог!..

— Телефон всегда держи рядом, чтобы в любую минуту я мог связаться с тобой, — вложив в его ладонь ручку кейса, сказал Коробов.

— Есть держать при себе.

— Это не все, Гнат… Туда завтра вылетает Походин… Ежели все состоится как надо, информации ему — нуль, и в шахту его не допускать… Предупреди об этом абреков Гураева… А ежели Скиф все же опередит вас и завалит его недоноска, то ты поступишь на десять дней в полное распоряжение Походина и выполнишь любые его приказы. Любые, понимаешь, о чем я?..

— Так точно, любые! — бесстрастно ответил Гнат, по-офицерски щелкнув каблуками. — Я понимаю, о чем вы…

— Там, — Коробов показал на кейс в его руке. — Там за все мной проплачено. В случае провала…

— Я знаю, что делать в случае провала. Разрешите идти?

— Иди.

Угрюмо посмотрев вслед уходящему Гнату, Коробов дрожащими руками налил в бокал виски и выпил его одним махом. Включив на пульте подиум, он долго смотрел невидящими глазами на хоровод манекенов. Потом очнулся и с искаженным злобой лицом стал палить по ним из изящного «браунинга». Но так ловко, как у Гната, у него не получалось, и на него накатилась вдруг мутная злоба. Меняя обоймы, он стал подкрадываться к куклам все ближе и ближе, пока не оказался на подиуме в метре от них: дырявых, с проломленными пластмассовыми черепами, с отстреленными руками и ногами… Манекены, как монстры, обступили его со всех сторон, и ему показалось, что прыгали они, как черти на картинах Босха, проносились над ним на бешеной скорости, подмигивали и корчили устрашающие рожи, тянули к нему перебитые пластмассовые руки…

— Прочь! Прочь! Прочь, мать вашу! — заорал Коробов и в каком-то остервенении стал расстреливать их в упор.

Пули прошивали пластмассу или на секунду-другую опрокидывали фигурки на пол, но манекены, как русские куклы-«неваляшки», вскакивали и снова вели свой нелепый и жуткий хоровод.

Они двоились, троились в глазах Коробова, сливались в какой-то круг, похожий на засасывающий черный омут…

«Кажется, я схожу с ума», — вяло подумал Коробов, и словно ослепительная вспышка сверкнула перед ним…

…Под возникшим сиянием вдруг выплыла из небытия утонувшая в яблоневых садах рязанская деревня на берегу неспешной, но омутовой реки Прони. Покосившийся саманный дом с земляным полом, по которому среди квохчущих кур и цыплят ползают голопузые двойняшки послевоенного образца. У русской печки застыла со скорбными глазами Богородицы мать, прижимающая к себе белоголового Витьку, родившегося за три года до войны. Заросший щетиной, с нечесаной головой отец, звякая двумя медалями на сношенной до бахромы гимнастерке, выдергивает пробку с горлышка зеленой бутылки и дрожащей рукой наливает в грязный граненый стакан мутную сивуху.

Скривившись, он залпом выпивает целый стакан и со слезами на глазах занюхивает сивуху коркой засохшего хлеба. А занюхав, орет матери во все горло:

— Не-а, ты мне ответь, Олюха-горюха… Я всю войну на передке, а ен, мать его таком и сраком, всю войну в тылу с санитарками проваландался, а хоромину старики ему отписали!.. Эт по-божески, да?.. Ты мне ответь, ответь, Олюха!

Витьке хочется скорее улизнуть на улицу. Он уже наслушался о смертной обиде вечно пьяного отца на своих умерших в войну родителей и на старшего брата, которому те отписали перед смертью свой добротный каменный дом.

— Окстись, Иван, брат он тебе родной, — тихим голосом урезонивает его мать. — У Василья восемь душ, мал мала меньше.

— Положил я на них!.. — еще больше распаляется тот. — Я на передке Расею защищал, а ен…

Витька знает, что будет дальше. Пьяный отец вырвет из забора кол и бросится на подворье старшего брата, а потом два его младших брата, оставшиеся жить с покладистым и трудолюбивым Василием в родительском доме, притащат отца домой с расквашенным носом и аккуратно уложат на земляной пол, где тот будет храпеть и материться во сне до утра.