Дождавшись, когда Главный редактор журнала вернулся из очередной заграничной командировки, я пришел к нему.

– Что вы! Как вы могли подумать о нашем плохом отношении! Посмотрите-ка, – обратился он к человеку, который тоже был в его кабинете, знакомому мне молодому писателю, – автор «Пирамиды» сомневается в нашем к нему отношении! Ну, а что рецензий нет, так наверное просто очередь не дошла. Сейчас о Платонове да о Солженицыне пишут. А что, разве нет рецензий? Постойте, мне как раз на днях кто-то из секретарей вашу повесть хвалил… Принесли новую? Давайте, где она. Так, хорошо. Передайте в отдел, пусть зарегистрируют, как у нас положено.

Этот наш диалог только еще раз прояснил, что я был для них чужой. Повесть я передал в отдел, довольно скоро ее прочитали. Заведующий отделом назначил мне встречу. Он сказал, что повесть мне «совсем не удалась». Я понял так, что и ее заведующий воспринял как сугубо мою «личную линию»…

Долгое ожидание

Кажется, еще весной пришла первая посылка. В фанерном ящике вместе с очередными тетрадями Валентины Владимировны был шоколад, сгущенное молоко в банках, чай… Все это в те времена было лакомством, дефицитом… Что было делать? Отослать обратно? Но ведь она от души, это обидит ее. В свою очередь послать ей что-то? Но что? Она и во время встречи, и по телефону не раз говорила, что у нее все есть, ей ничего не надо. И действительно, она никак не подходила на роль бедной старушки, которой необходимо призрение и опека. А у нее проснулась потребность о ком-то заботиться, чисто женское, понятное желание, в общем-то. Не жестоко ли будет отказать ей в этом? С деньгами у нее, как будто бы, тоже все в порядке – нормальная пенсия, кроме того она вяжет, у нее даже машина вязальная есть, эта ее «индивидуальная деятельность» неплохо оплачивается.

В следующей посылке, кроме тетрадей и очередной порции каких-то продуктов, был уже и первый свитер. Первый – потому что за ним вскоре последовали и другие…

И все чаще раздавались в моей квартире междугородние звонки: она приглашала в гости – просто так отдохнуть, поработать у нее, погулять по лесу, собирать ягоды и грибы.

Осенью я вновь поехал к друзьям в Ленинград и захватил готовую повесть. Взял и несколько своих книг о природе – со слайдами, – чтобы подарить В.В. И она очень просила показать ей рукопись новой повести.

Состоялась наша вторая встреча. Валентина Владимировна показалась мне еще более бодрой и энергичной, чем в первый раз. Она похудела и явно похорошела. Было такое впечатление, что она помолодела лет на десять! Я опять не хотел, да и не мог остаться на ночь – ждали друзья, – но она сказала, что успеет прочитать рукопись прямо при мне, читает быстро. А я пока просматривал ее новые записи. Дочитать она не успела, но сказала, что в принципе ей нравится, однако сначала, по ее мнению, изложение слишком сумбурно, читаться начинает страниц после двадцати: «Если редактор преодолеет ваш первоначальный сумбур, тогда он ее, может быть, и воспримет», – таким приблизительно был ее приговор.

Она опять была очень возбуждена, весела, и перед моим отъездом предложила выпить на «ты». Выпили. Но перейти на «ты» ни она, ни я не решились.

Самым серьезным образом я просил не посылать мне продукты и вещи: «Мне же нечем ответить вам, Валентина Владимировна, вы ставите меня в неудобное положение…» «А вам и не надо ничем отвечать, – лучась улыбкой, возражала она. – Я делаю приятное не вам, а себе, понимаете. Мне хочется о вас заботиться, и я же ничего не требую от вас, даже благодарности. Пусть я буду для вас просто другом, почти как мама, хорошо?»

То, что она писала, мне нравилось. Иной раз даже очень. В необработанности записей, их непосредственности, была прелесть подлинности. Конечно, их можно было бы опубликовать прямо так, «с колес», но у нас это не принято, да к тому же и конкуренция высока. Реклама нужна, представление автора. Но главное даже не это. Нужен какой-то стержень, философский, что ли, если уж не сюжетный. Нужно обоснование – ради чего все это пишется. Просто воспоминания? Этого мало. Может быть, выстроить все по хронологии – детство и юность «простой советской девушки тридцатых годов», которая так нелепо (и так типично!) оказалась вдруг там, где оказывались тогда миллионы. А потом жизнь там, со всеми «прелестями» гулаговского быта, своеобразными «приключениями», яркими портретными зарисовками. Потом, наверное, освобождение, «свободная» жизнь «на воле». И – осознание трагедии отнятой жизни не ее только, а целых поколений. Отнятой ради господства химерной, бесчеловечной не идеологии даже, а – Пирамиды.

Можно было бы, конечно, издать книгу коротких рассказов и зарисовок по принципу «Непридуманного» Льва Разгона или рассказов Варлама Шаламова. Но тогда тем более необходимо все тщательно отобрать и отшлифовать, убрать длинноты, повторы.

Да, в том-то и дело, что такая литература начала появляться – и добротная! – просто темой уже никого нельзя было удивить и увлечь, как бы ни завораживала самого автора история ее «необыкновенной и интересной» жизни. То есть предстояла с ее рукописями – при всех их достоинствах – немалая работа. Добавлю, что помимо писем мне как автору «Пирамиды» приносили и рукописи для прочтения, в частности, и на эту тему. Некоторые из рукописей были весьма неплохи и тоже могли составить конкуренцию…

Я пытался осторожно объяснить ей все это. Она не понимала. Она горела желанием описать, увидеть теперь ту свою жизнь, компенсировать, может быть, утраченные годы хотя бы отчасти и хоть так, может быть, попытаться вернуть…

Мой стресс постепенно проходил, и я уже приступал к «Пирамиде-2», систематизировал письма, отбирал те, которые необходимо использовать в первую очередь.

Читал с интересом и то, что она присылала, давал своим близким. Им тоже нравилось, о чем я и говорил Валентине Владимировне по телефону, стараясь ее поддержать.

– Ничего не могу вам сейчас обещать, кроме того, что обязательно напишу о Вас в продолжении «Пирамиды», – говорил я. – И обязательно использую куски присланного вами, разумеется, с указанием авторства. Это будет рекламой. А потом вы издадите свою книгу…

– Никакого указания авторства не обязательно, – отвечала она, радуясь. – Используйте все, что нужно, это ваше дело, распоряжайтесь этим, как хотите. Это написано благодаря вам и для вас. А мне ничего не нужно. Хотите – используйте в книге, хотите – выбрасывайте, дело ваше. Я и так благодарна вам, вы первый, кто меня слушал