Проверить же линию „Петьки“ и микрофоны до сих пор не представилось возможности.

В настоящее время точно установлено, что плохая слышимость происходит не от качества приемника и наушников, а из-за порчи микрофонов в линии „Петьки“, куда попала вода, особенно поражен участок кабинета Витковского, то есть участок, который для нас должен представлять наибольший интерес. Таким образом для восстановления слышимости необходимо заменить пораженные микрофоны, что сделать при нынешнем положении вещей совершенно не представляется возможным.

Выход из создавшегося положения может быть найден в следующем. В связи с тем, что РОВСом в настоящее время предпринимаются шаги к возможности расширения занимаемого ими помещения, есть возможность обменять площадь ист. „Иванова“ на помещения, занимаемые РОВСом, предварительно установив в указанном помещении „Петьку“.

Со своей стороны считаем необходимым произвести указанную комбинацию, учитывая, что это не потребует больших материальных затрат. Приблизительно выразится в сумме 2–3 тысячи франков. Сообщая на ваше рассмотрение всё вышеуказанное, просим вашей санкции».

Москва санкцию дала, выделила деньги и оборудование.

Третьяков старательно вычертил план дома. На плане написано: «Справка. 22 ноября 1939 г. Нами сообщено, что предложение „Иванова“ о передаче нового помещения под 1 отдел РОВС и оборудование в нем „Петек“ одобрено нами».

После начала Второй мировой войны, перекроившей европейскую карту, вся работа РОВСа вновь сосредоточилась в Париже. Понадобилось несколько большее помещение. Тогда Третьяков предложил канцелярии РОВСа занять прежнюю квартиру — побольше. Обязал сделать ремонт, покрасить стены. Попросил указать, где будет кабинет Витковского. 1 января 1940 года РОВС уже располагался на новом месте.

Сергей Николаевич продолжал работать. О каждом своем шаге педантично информировал резидентуру. Если в какой-то день вынужденно пропускал дежурство, писал объяснительную:

«22 ноября 1939 года. Вчера вечером мы были вызваны на сегодня к 10 ч. 45 м. в жандармское управление. Дело в том, что наша семья находится вне Парижа, и для того, чтобы ездить на праздники ее навешать, необходимо иметь от полиции особое разрешение. Мы долго добивались этого разрешения, но нам удавалось получать лишь пропуск на одно путешествие, что нас совершенно не устраивало. Трудность получения пропуска усугублялась тем, что семья наша была эвакуирована в так называемую армейскую зону. Нас вызвали в жандармское управление для того, чтобы собрать необходимые справки.

Всё обошлось вполне благополучно благодаря нашему сносному французскому языку, и мы получили вместе с дочерью разрешение на поездки в деревню в течение месяца, но на это дело ушло всё утро: пришлось долго ждать какое-то начальство и еще больше — приготовление самого разрешения.

Когда мы пришли домой, было около часа дня и начальства уже в управлении не было. К сожалению, пришлось пропустить одно утро, но не явиться в жандармерию по теперешним временам было совершенно невозможно».

В личном деле Третьякова хранится выписка из показаний уже осужденного недавнего сотрудника внешней разведки Михаила Григорьева, которые тот дал на допросе 21 ноября 1938 года. Григорьев был помощником резидента в Париже. Участвовал в похищении Миллера, получил орден Красного Знамени.

Григорьев, обвиненный в работе на французскую разведку, убеждал следователя, что два его лучших агента — Скоблин (ЕЖ-13) и Третьяков («Иванов») французам не известны и с ними можно сотрудничать и дальше:

«У меня было два основных источника, о наличии которых я французам не сообщил. Это 13-й и „Иванов“, французы об их существовании не были осведомлены. Это подтверждается фактами. В отношении 13-го тем, что за ним не было никакого наблюдения и что обыск у него был произведен только после нашей последней операции. А „Иванов“ даже после нашего большого провала, насколько мне известно, продолжает или, вернее, продолжал работать на установленном мною „Петьке“ до самого последнего времени, то есть до последних дней.

Это очень легко установить даже самой легкой проверкой. Да, и действительно это так. Говорю это не для своего оправдания, а только в целях установления истины».

Выписку из протокола сделали почти полтора года спустя, 9 марта 1940 года. Едва ли Григорьеву удалось убедить следствие в своей искренности. В том же 1940-м его расстреляли. Скоблина уже ликвидировали. Торжествовала атмосфера подозрительности, так что и доверие к Третьякову исчезло.

В мае 1940 года в Западной Европе развернулась настоящая война. Танковые части вермахта обрушились на неготовые к сопротивлению французские войска. А многие французы и не хотели сражаться. В результате немецкие войска прошли сквозь французские позиции с песнями. Французская армия была разгромлена. Вермахт оккупировал северную часть страны, три пятых французской территории. Занял Париж.

В этих условиях развалившийся по существу РОВС уже никого не интересовал. Связь с Третьяковым прекратилась. Теперь уже навсегда. Москва признала коллаборационистское правительство маршала Петена, сформированное после поражения страны, и советское полпредство перебралось в ставший временной столицей курортный городок Виши, расположенный на территории, свободной от немецких войск.

Заняв Париж, немцы Третьяковым не заинтересовались, а некоторых русских эмигрантов-офицеров в июне 1940 года арестовали, в том числе генерала Павла Павловича Дьяконова. Его дочь Мария бросилась за помощью в советское посольство. Через 43 дня его выпустили, когда полпредство подтвердило, что генерал — советский гражданин. В мае 1941 года они с дочкой вернулись в СССР.

Долгожданное возвращение на родину оказалось отнюдь не радостным. Дьяконов ни дня не жил при советской власти и не понимал, с кем имеет дело. Через год, после нападения Германии на СССР его вместе с дочкой арестовали как иностранных шпионов. Против них ничего не было, взяли их по списку как недавно прибывших из-за границы. Сидели они в саратовской тюрьме. Когда запрос о них дошел до центрального аппарата госбезопасности, разведка вновь за бывшего генерала вступилась: «Дьяконов и его дочь известны 1-му управлению НКВД».

В октябре обоих выпустили. Отправили в Фергану. Потом Дьяконовы оказались еще дальше — на железнодорожной станции Карасу-Узбекский (ныне территория Кыргызстана). Ни денег, ни теплой одежды у них не было. И никому не было до них дела.

Павел Павлович, не понимавший, что происходит, написал в НКВД: «Обращаюсь к вам с просьбой вызволить меня из того невыносимого положения, в которое без всякой вины с моей стороны попал. Прошу вызвать меня с дочерью в Москву и назначить на какую угодно работу в России. Заранее согласен на любую должность».

Ответа не последовало. Никому не нужный бывший генерал и многолетний сотрудник советской разведки умер 28 января 1943 года. Никто об этом тогда не узнал.

Предвоенные годы были, пожалуй, худшими в истории советской разведки. Из-за постоянных арестов в 1938 году она мало работала. В конце этого года в разведку мобилизовали 200 человек из числа партийных, советских и комсомольских чиновников. Даже самые толковые из них не имели профессиональных навыков, не знали иностранных языков и не бывали за границей.