качестве секретаря советского полпредства[193]. То, что эта организация мало походила на посольство, ясно и так, и в книге масса замечательных описаний. Но больше всего впечатляет затяжная война, которую Соломон вел с кассиром полпредства.

«Особенно долго мы оставались в помещении кассы, разговаривая с кассиром, товарищем Сайрио… Маленького роста, неуклюже сложенный, к тому же еще и хромой, латыш, с совершенно неинтеллигентным выражением лица, полным упрямства и тупости, он производил крайне неприятное, вернее, тяжелое впечатление. Несколько вопросов, заданных ему о порядке ведения им кассы, показали мне, что человек этот не имеет ни малейшего представления о том, что такое кассир какого бы то ни было общественного или казенного учреждения. Правда, это был безусловно честный человек (говорю это на основании уже дальнейшего знакомства с ним), но совершенно не понимавший и, по тупости своей, так и не смогший понять своих общественных обязанностей и считавший, что раз он не ворует, то никто не должен и не имеет права его контролировать.

Он сразу же заявил мне, что касса у него в полном порядке, все суммы, которые должны быть налицо, находятся в целости. Когда же я задал ему вопрос относительно того, как он сам себя учитывает и проверяет, он сразу обиделся, наговорил мне кучу грубостей, сказав, что он старый партийный работник, что вся партия его знает, что он всегда находился в партии на лучшем счету, пользовался полным доверием и т. п. В заключение же, на какое-то замечание Красина о порядке ведения кассы, он грубо заметил:

– Я никому не позволю вмешиваться в дела кассы и никого не подпущу к ней… никому не позволю рыться в ней, будь это хоть рассекретарь… у меня всегда при мне револьвер…

…

На другой же день после моего первого посещения посольства я обратился к Иоффе[194] с полушутливым вопросом, могу ли я, забыв о револьвере, о котором напомнил товарищ Сайрио, выяснить положение кассы и дать ему надлежащие указания.

– Смело, Георгий Александрович, – ответил Иоффе с улыбкой. – Я уже говорил с товарищем Сайрио, указал ему на то, что вы старый товарищ, и он согласился с тем, что вы имеете право знать, что делается в кассе.

– Да… это очень хорошо, Адольф Абрамович, – ответил я, – но право, как-то странно, что приходится перед ним расшаркиваться для того, чтобы убедить его в том, что, казалось бы, не требует доказательств…

– Конечно, с непривычки это действительно странно, – согласился Иоффе, – но имейте в виду, что Сайрио латышский революционер из породы старых лесных братьев… Они все, конечно, немного диковаты… Надо, как верно сказал Леонид Борисович[195], применить к нему педагогические приемы……

…Когда же я подошел к проверке порядка выдачи и приема кассой денег, то мне нетрудно было убедиться, что это был настоящий хаос.

– Ну, объясните мне, товарищ Сайрио, – сказал я, – как, по каким требованиям вы выплачиваете те или иные суммы?

Сайрио открыл кассу и обратил мое внимание на то, что кредитки хранятся обандероленные, так что, пояснил он, в случае чего, можно в одну минуту сложить их в чемодан. В кассе находилось всего в разных валютах денег на три-четыре миллиона германских марок. Затем он предъявил мне и оправдательные документы… Это было собрание разного рода записок, набросанных наспех разными лицами. Приведу на память несколько текстов этих своеобразных “ордеров”:

“Товарищу Сайрио. Выдайте подателю сего (ни имени лица получающего, ни причины выдачи, ни времени не указано) такую-то сумму. А. Иоффе”; “Товарищу Сайрио. Прошу отпустить с товарищем Таней (горничная посла) такую-то сумму. Личный секретарь посла М. Гиршфельд”; “Товарищ Сайрио, прошу принести мне тысячу марок. Мне очень нужно. Берта Иоффе (жена Иоффе)”. Такого же рода записки попадались и за подписью обоих секретарей…

И, само собой разумеется, все эти “документы” не носили никаких следов того, что они были проведены через бухгалтера посольства…

Мне пришлось – не буду приводить здесь этих трафаретных указаний – убеждать Сайрио, что все документы, как приходные, так и расходные, должны, прежде исполнения по ним тех или иных операций, проводиться через бухгалтерию, что бухгалтер должен их контрассигнировать и пр. Тут снова мне пришлось выдержать бурную сцену.

– Как?! – раздраженно ответил мне кассир. – Это значит, что она (бухгалтершей была женщина, очень слабо знакомая с азбукой своего дела) будет мне разрешать и приказывать? Ни за что!.. Я не согласен… я не позволю!.. Она мне не начальство…

…

…И вот, среди этих пояснений, забыв, что я имею дело с человеком почти первобытным, я в пылу доказательств произнес фразу, которая еще больше сгустила над нами тучи:

– Да поймите же, товарищ Сайрио, что здесь нет и тени сомнения в вашей честности. Ведь речь идет только о том, чтобы ввести порядок – порядок, признанный во всех общественных учреждениях… Одним словом, моя цель – поставить правильно действующий бюрократический аппарат.

…Кассир вдруг вскочил, с ужасом, точно прозрев, взглянул на меня диким взором и, хромая своей когда-то простреленной ногой, затоптался на месте волчком.

– Как?.. Что вы сказали?! – полным негодования тоном спросил он.

Я повторил.

– Ага! Вот что!.. – злорадно торжествуя, заговорил он. – “Бюрократический”, – повторил он, – вот что… Так мы, товарищ Соломон, бились с царским правительством, рисковали нашей жизнью, чтобы сломать бюрократию… Теперь я понимаю… А, я сразу это заметил… вы бюрократ… да, бюрократ!.. и мы с вами не товарищи… нет!.. Я пойду к товарищу Иоффе… я с бюрократами не хочу работать!

Он быстро захлопнул кассу и, сердито ковыляя мимо меня, побежал наверх.

И мы с Иоффе, при участии подошедшего на эту сцену Красина, битых два часа толковали с Сайрио, выясняя ему истинный смысл слова “бюрократический”… Он подчинился, но, конечно, мы не могли его переубедить, и он остался при своем мнении и всем и каждому жаловался на меня, называя меня “бюрократом”».

Надо полагать, что на заграничную работу посылали не самых худших из наличного персонала. Каковы же были те, кто оставался в России?

С этого большевики начинали. Да, их легко осуждать и осмеивать – сейчас, когда изготовлено столько микроскопов, что можно позволить себе забивать ими гвозди. А кто-нибудь пробовал проводить исследования клеточной структуры с помощью молотка?

* * *

И не думайте говорить в себе: «отец у нас Авраам»;

ибо говорю вам, что Бог может из камней сих

воздвигнуть детей Аврааму.

Евангелие от Матфея, 3:9

Трижды прав Суханов: большевики брались за государственные задачи, заведомо непосильные. Головы их вождей и в самом