– Почему? – спросила Пустелла. – Что такое он понял?

– Только вашего хора сейчас и не хватало, – пробормотал Апто Канавалиан.

Калап потер лицо, будто внезапно растерявшись. Забыл дальнейшие подробности? Неужели сам Похититель Жизней предстал перед ним, Смерть, чувствующая себя в его лагере как дома?

– У костра… – тихо прошептал я.

Вздрогнув, Калап кивнул.

– Воин-фенн сел у костра перед вождем, оставив снаружи сани, к которым тут же сбежались последние уцелевшие собаки, принюхиваясь и опустив хвосты. Оружие он оставил у порога и, согревшись, наконец сбросил свою промерзшую одежду, открыв лицо немногим старше, чем у присевшей рядом с ним девушки. Кровь и страдания – слишком знакомая маска среди всех людей любого возраста. В сновидениях мы видим себя здоровыми и счастливыми, воображая себя где-то в другом месте – стоит лишь протянуть руку, пусть только в мечтах. Просыпаясь же каждый день, мы сталкиваемся с покрытой шрамами реальностью и слишком часто носим точно такую же маску – по крайней мере, то большинство, что лишено привилегий…

Калап запнулся, словно до него впервые дошла истинная суть его слов. Подобные высказывания обретают смысл лишь тогда, когда мы становимся свидетелями крайностей, иначе они остаются бесстрастными и лишенными эмоций и никакие увещевания не пробудят искренности у тех, кто засел в цитаделях бесчувствия. Ничто не воскресит мертвую почву, не взойдет семя, не вырастет цветок. Истинным было видение мертвого поэта, маски страдания и крови, но столь же истинны – как он, возможно, понял в последние свои дни и ночи – бесчисленные маски бесчувственных, мертвых внутри, опустевших душ, навеки оставшихся недосягаемыми для помощи.

Калап снова откашлялся.

– Вождь терпеливо молчал. С историями можно было подождать. Сперва они разделили скудные припасы, ибо совместная трапеза означает признание родства в нужде и, пусть и скромное, удовольствие.

Рассказчик снова поколебался. Мы шли молча, радуясь хрупкой передышке.

– Слишком мрачно, – заявил Крошка. – Борз Нервен, спой нам другую песню, и побыстрее.

Калап споткнулся и наверняка бы упал, если бы я не подставил ему плечо.

Борз пошатнулся, словно от удара, и внезапно побледнел. Хрипло дыша, он дико огляделся вокруг, будто ища поддержки, но никто, кроме меня, не встретился с ним взглядом. Он с ужасом уставился на меня, и я наклонил голову, внушая ему уверенность.

Сглотнув, Нервен попытался запеть:

– Ва-ла-гла-бла! Ммммм! Химми-химми-химми!

Позади нас в тон ему ответил стервятник-харашал, подтверждая мрачные слухи о его способности к мимикрии.

– Сегодня, – хриплым дрожащим голосом начал Борз, – я спою мою собственную версию древней поэмы, переработанные главы из знаменитого эпоса Рыбака Кельтата «Аномандарис».

Апто чем-то поперхнулся, и проводник несколько раз умело стукнул его по спине, пока спазм не прошел.

Один из мулов ухитрился с силой укусить Блоху за левое плечо, и тот, взревев от боли, неуклюже метнулся в сторону. Другой мул загоготал, как свойственно этой породе. Певуны дружно развернулись и яростно уставились на господина Амбертрошина, который лишь покачал головой и сказал:

– Блоха просто замедлил шаг. Животные тоже проголодались.

Тульгорд Виз повернулся к нему.

– Эй, кучер, – рявкнул он, – откуда ты родом?

– Я, сударь? С острова Клепт, вот откуда. Да, не спорю, далеко забрался, да и история, что меня сюда привела, весьма запутанная. Все из-за жены и дьявольских проделок Опоннов. Если вдруг истории у нас закончатся, могу вас развлечь на ночь-другую…

– Воистину, – сухо ответил Смертный Меч, положив руку в перчатке на сверкающую рукоять, но на этом все и завершилось; он снова уставился перед собой, сидя в седле.

– Ради спасения собственной жизни? – довольно-таки язвительно спросил Арпо Снисход.

Господин Амбертрошин поднял густые брови:

– У вас от меня случится несварение желудка, сударь. Можете заболеть и помереть. К тому же осмелюсь утверждать, данток Кальмпозитис, могущественная женщина, владеющая, по слухам, чародейским искусством, будет крайне недовольна, лишившись своего слуги.

Проводник уставился на него, вытаращив глаза:

– Чародейским? Данток? Я ничего такого не слышал…

– Уверен, это только слухи, – улыбнулся господин Амбертрошин, затягиваясь трубкой.

– Что означает «данток»? – осведомился Арпо.

– Понятия не имею, – ответил кучер.

– Что?

– Полагаю, это нечто вроде титула. – Он пожал плечами. – Во всяком случае, похоже, но, поскольку я в этих делах не разбираюсь, точно сказать не могу.

Арпо Снисход диковато огляделся вокруг.

– Эй, кто-нибудь? – крикнул он. – Кто-нибудь слышал про такой титул? Апто, ты вроде бы из местных? Что такое данток?

– Точно не знаю, – признался судья. – Боюсь, я особо не обращаю внимания на подобные вещи. Да, данток Кальмпозитис достаточно известна в городе, ее воистину уважают и, возможно, даже боятся. Насколько я понимаю, она разбогатела на торговле рабами.

– Итак, «Аномандарис»! – завопил Борз, отчего вздрогнули все три лошади (но не мулы).

– «Аномандарис»! – крикнул стервятник, отчего вздрогнули все остальные (но не мулы).

– Верно, – сказал Крошка. – Давай, Нервен.

– Сейчас! Внемлите же моим прекрасным словам! В этой песне излагается предпоследняя глава «Убийства Драконуса»…

– Ты, наверное, имел в виду – последняя, – сказал Апто Канавалиан.

– Что?

– Извини, что прервал, Борз. Продолжай.

– «Убийство Драконуса». Итак…

Он откашлялся, будто надевая своеобразную маску, свойственную большинству поэтов, а затем перешел к зычной декламации, каковой они, вероятно, учатся один у другого в течение многих поколений. Что я имею в виду под зычной декламацией? Естественно, стремление вложить смысл и значение в любое клятое слово, придавая ему вес, даже когда это не требуется. Есть ли что-то более раздражающее (и усыпляющее), нежели поэтическое чтение?

– Боги, Нервен! – рявкнул Калап Роуд. – Изначальный автор не был рабом рифм, а твои рифмы просто чудовищны! Просто пой так, как пел бы Рыбак Кельтат, и избавь нас от своего варианта!