– Не знаю. Лично меня не слишком вдохновляет идея назвать сына в честь римского императора.

Я принялся массировать ей ноги, и она с видимым удовольствием зажмурилась.

– Я знаю, Викс, Траян для тебя кумир, но ты когда-нибудь слышал о том, что происходит за пределами Парфии?

– Разумеется, слышал. Я получаю письма от Тита, а уж он-то в курсе всего, что происходит в мире.

Тит в Риме получил высокую должность и вообще теперь он был большой человек. Так что на его мнение можно было положиться. И хотя этот поганец теперь был птицей высокого полета, его письма оставались все те же – он густо сдабривал их цитатами из философов, о которых я и слыхом не слыхивал, и называл меня варваром за то, что я пью неразбавленное вино.

– Все эти волнения среди евреев, о которых он писал в своем последнем письме, – сказала Мира. – В Киренаике, на Кипре, в Александрии. Повсюду недовольство, и, если верить Титу, все что делает Траян – это отправляет войска на их подавление.

– После чего евреи больше не возмущаются?

– Это пока, – ответила Мира и сладко простонала, когда я принялся массировать ей пятки. – Твоему драгоценному императору нужно лишь одно: чтобы весь остальной мир встал перед ним навытяжку и не шевелился, чтобы не мешать ему, пока он прибирает к рукам другие страны. И ты хочешь назвать нашего сына в честь такого человека?

– В честь такого человека, как Траян? Да.

– Твой Траян зарылся головой в песок, как, впрочем, и ты сам, – с жаром заявила Мира. – Вы оба живете мечтами, обитаете где-то там, на краю мира. У других людей, по всей империи, свои заботы, и они говорят об этом вслух. Но даже твой Траян бессилен искоренить недовольство, сколько бы легионов он ни посылал на усмирение недовольных.

– До сих пор ему это удавалось.

Мира одарила меня язвительной полуулыбкой, которая означала, что я круглый дурак, но спорить со мной она не намерена. Скажу честно, порой мне нравилось провоцировать эту улыбку. Шутки ради.

– Нам необязательно называть нашего сына в честь Траяна, – уступил я. – В конце концов рожать его тебе, так что право дать ему имя тоже за тобой, – добавил я, правда, из корыстных соображений, в расчете тем самым добиться ее уступки в неизбежном споре по поводу «брита». В целом я уважал ее традиции: если только не воевал, то в конце каждой недели вместе с женой соблюдал шаббат, вместе с ней читал молитвы по случаю самых разных религиозных праздников, а их в году было не меньше дюжины. Но что касается «брита», мне все равно древняя это традиция или нет. Когда моему сыну исполнится восемь дней, только через мой труп кто-то подойдет к его паху с ножом в руке.

Крошка Дина оставила свою деревянную лошадку, подползла ко мне и ухватилась за мою сандалию. Я наклонился и, одной рукой подняв ее с пола, положил ее на живот Миры.

– Ну как, чувствуешь братца? Как он толкает маму ножками?

– Это он пробивается поближе к выходу, – пошутила Мира. – Слава богу, этот ребенок родится, как и положено, в чистой постели.

Но все вышло иначе.

Как только отгремели Сатурналии, я собрал своих солдат на учения. Первое время я рычал на Прыща за то, что пока мы стояли на зимних квартирах, он совершенно распустил солдат, и теперь эти бездельники ни на что не годны. Затем я велел каждому найти себе напарника и проделать все положенные упражнения, а сам кинул Антиною свой гладий.

– Давай проверим, насколько ты такой же, как и они, – сказал я ему. – Упражнение номер пять.

– Я упражнялся, – заверил он меня. Я встал в сторонке и, сложив на груди руки, принялся наблюдать, как он старательно размахивает мечом. От напряжения он даже прищурил огромные карие глаза. Для мальчишки его возраста меч был слишком тяжел, но, похоже, это ему не мешало. Я сам был моложе его, когда отец начал натаскивать меня во владении холодным оружием. Антиною уже исполнилось девять. У него по-прежнему была хорошенькая детская мордашка, хотя он как мог боролся со своей смазливой внешностью – старался раздобыть как можно больше ссадин, в надежде, что те оставят после себя настоящие боевые шрамы. Как-то раз он даже стащил у меня кинжал, чтобы на дюйм обрезать свои золотые кудри.

– Пусть теперь только попробуют назвать меня девчонкой, – заявил он, тряхнув кое-как остриженной головой.

– Он стал гораздо мужественнее, – одобрительно отметила Мира. – Раньше он, бывало, увядал, словно сорванный цветок, стоило другим детям начать дразнить его. Теперь же он умеет дать сдачи.

– То есть ты не против утирать ему окровавленный нос и обрабатывать ободранные коленки? – спросил я.

– Нет конечно. Этот мир суров, и каждый мальчишка должен уметь постоять за себя. Особенно, с такой внешностью.

Но Антиной теперь все меньше и меньше походил на девочку. Это был худой, с разбитыми коленками и ссадинами мальчишка – этакий юный солдат, который размахивал мечом, словно закаленный боями ветеран.

– Еще разок, только раза в два медленнее, – крикнул я ему. – Скорость у тебя есть, теперь нужно вырабатывать выносливость.

В этот момент земля под моими ногами заходила ходуном. На какой-то миг мне показалось, будто я пьян, но потом я заметил, что и другие солдаты вокруг меня тоже пошатываются. Затем послышались испуганные крики. Земля вновь выгнулась, и я рухнул на колени. Где-то неподалеку послышался звон разбитого стекла. Я обеими руками вцепился в каменную брусчатку. Солдаты последовали поему примеру. Затем до меня донесся грохот рушащихся стен. Мне было слышно, как где-то поблизости гремят камни. Прежде чем земля вновь замерла на одном месте, казалось, прошла целая вечность.

– Что это было? – спросил я, поднимая глаза. Рядом со мной Антиной осторожно приподнял голову. Он лежал, свернувшись калачиком, по-прежнему сжимая в руке мой меч.

– Землетрясение, – откликнулся один из моих солдат. Он уже встал на ноги и теперь отряхивал от пыли ладони. Все остальные, в том числе и я, еще какое-то время не решались подняться и тупо смотрели в землю. – Иногда земля начинает дрожать. Такое часто случается в тех краях, откуда я родом, рядом с Помпеями. Обычно никто не обращает на это внимания, разве только если толчки становятся действительно сильными.

– Не слишком утешает, – бросил я в ответ на его слова. – Особенно если учесть, что теперь от твоих Помпей осталась лишь груда пепла да развалины.

Я осторожно решился встать с земли. Скажу честно, я бы предпочел остаться стоять на четвереньках, а заодно прочесть пару молитв, как то сделал Антиной и добрая половина моих солдат, но как центурион я был обязан подавать личный пример.

Не успел я встать на ноги, как где-то рядом снова раздался грохот.

– Это начитают рушиться дома, – с улыбкой произнес выходец из Помпей. – Мой отец был строителем и всегда говорил, что землетрясения только на руку его делу. Ведь старые дома рушатся, и хочешь не хочешь, а приходится строить новые. Эй, центурион, ты куда?