— Мы разошлись по обоюдному согласию.

Катарине было неприятно говорить об этом, неудобно, да и не имела ее личная жизнь ровным счетом никакого отношения к убийству.

— Это ты так думаешь. А он не простит… так что, девонька, поберегись… я вот не уберегся, — он остановился у окна, уперся ладонями в подоконник, а голову прислонил к стеклу. — Между нами и вправду неладно было… она устала. Я устал… разойтись бы, да…

— Знала много?

— Знала, — покорно согласился Харольд. — А то… она ж со мной с первого дня… я сперва-то не думал… так, романчик… у меня супруга… у нее своя жизнь, в мою не лезла. Я к ней… поженились. Ей вырваться хотелось, а мне связи нужны были. Детей нет. И Хельга знала… она сумела… близкой стать. Я еще утром злился. Не мог прямо. Бабы… чего вам не хватает?

Он махнул рукой.

— Прицепилась… ночую дома… так не всегда ж и ночую. Праздники… к нам гости ходят, вопросы стали бы задавать… а ей охота семьи… какая семья в наши-то годы? Если б не зудела… я подумывал развестись. Карьера? Снять не снимут, не так это просто… выше пойти? Так хоть трижды женатым будь, а не позволят… и чего тогда дергаться?

Князь устроился в кресле Хельги и беззастенчиво перебирал бумаги. Его бы остановить, все ж не для князя они положены, но Катарина не стала.

Вряд ли в этих бумагах сыщется хоть что-то.

Список канцелярских товаров, заявку на которые она оформляла на позапрошлой неделе? Или вот перечень на премирование? На отпуска?

Пустое.

Но князю интересно.

— Я всерьез подумывал… Хельга тихой была, спокойной. С нею и поговорить можно о делах, но ждал момента подходящего, чтобы… — он щелкнул пальцами. — Момент — это важно… а она устала. И зудела, зудела… я так и не дождался. Подумал, что ну его… совсем бы разойтись, да… не получилось как-то. Давал себе слово, что уж теперь-то… а потом возвращался… и снова… и какого Хельма, да? А она сказала, поговорить надобно. Сегодня. С чего бы?

…и это признание похоже на правду, только является ли оно таковой?

Катарина не знала. Ей хотелось бы верить, но… голос разума подсказывал иной вариант.

Разговор.

И выяснение отношений. Расставание, которое неизбежно. Горькая женская обида. Женщинам всегда обидно, когда их бросают.

Угрозы.

Она знала достаточно, чтобы утопить обоих, вот только за себя Хельга давно уже не боялась. И Харольд понял бы это.

Что он сделал бы?

Ударил?

Приобнял, придержал… позволил бы ей поверить, что ссора угасла… все возлюбленные ссорятся. А потом ударил бы. Ножом.

У него ведь имелся нож, из особых, охотничьих, с костяной рукоятью и гладким клинком. Его подарили в позапрошлом году, всем отделом сбрасывались.

— Чем она вас держала? — поинтересовался князь. И листок обнюхал со всех сторон. Нахмурился. Отложил. — Контрабандой?

— А ты…

— Я пытаюсь понять… по всему получается, что именно вам выгодна эта смерть, но… вы ведь не так глупы, чтобы убивать свою метресс на пороге Управления. Вдруг кто да увидел бы? Здесь всегда кто-то что-то да видит…

Лист он поднял за кончик.

— И не настолько умны, уж простите за откровенность, чтобы разыграть спектакль с ложным якобы обвинением… нет, здесь явно что-то другое. А вот кабинет я бы проверил. Думаю, нож вы отыщете где-то там…

…и Харольд молча поднялся.

Но Катарина опередила его, жестом велев оставаться на месте. Как ни странно, ее послушали.

Услышали.

И нож действительно отыскался. Его не особо прятали. Сунули в корзину для бумаг, но как-то так, что в белизне их рукоять из вишни выделялась ярким пятном.

Катарина набросила платок.

Да, нож тот самый. И опознать его несложно, вот и гравировка имеется. Кто будет совершать убийство именным ножом?

Платок с пятнами крови.

…не хватает только чистосердечного признания. Но его, зная натуру Харольда, будет непросто получить.

— Нашла? — князь выглядел удовлетворенным. — Отлично… есть жертва. Есть орудие убийства и возможность. Полагаю, нет никого, кто бы подтвердил вашу невиновность? Осталось мотив найти.

Князь загибал пальцы. И Харольд с каждым загнутым мрачнел все больше. Нож он встретил сопением, в котором Катарине примерещилась обида.

— Ваши делишки несомненно всплывут. В бумагах ли… или в виде предсмертного письма? Это так мило, когда жертва оставляет после себя посмертные письма…

Князь вытряхнул корзину Хельги на пол.

— …вся прелесть такого рода писем в том, что слова, идущие от души, при повторном прочтении как правило оказываются совсем не теми… и вот читаешь, пишешь… переписываешь…

Он хвостом раскидывал мятые комки.

Поднимал то один, то другой. Разворачивал. Пробегался взглядом.

Хмыкал.

И ронял…

— Хочешь сказать, она сама себя?

— Подобная возможность имелась, — князь вытащил очередной мятый ком бумаги. — Было у меня одно дело об убийстве премилой дамы, в котором заподозрили ее супруга. Благо тот тихим норовом не отличался. Поколачивал благоверную… та не жаловалась, любовь же. Исцеляющая сила, да… она была знатней его. Состоятельней. И вот он за пять лет жития мало того, что все состояние спустил, так еще и любовницу завел. А супруге заявил, что она ему без денег как бы вовсе и не нужна… и соседи все это слышали. Вот и представьте, что после находят эту самую супругу…

…князь пробежался взглядом по бумажке и удовлетворенно хмыкнул.

— …в очень неживом состоянии. Со следами, протокольным языком выражаясь, насильственной смерти. А накануне ссора… и кровь на одежде супруга… и грозило ему каторга лет этак на двадцать, если не больше… но вот что-то да смущало в этой всей истории… копнули чуть и выяснили, что дамочка сама себя ножом пырнула… а кровью рубашку накануне изгваздала. Ага, вот, значит… не просто контрабанда, а… красные камни? Зелья из запретного списка… где брали-то?

Харольд побагровел.

И побелел.

Рукой махнул.

— Улики… после суда списывали.

— Понятно. Пользовались служебным положением, стало быть… — князь бумагу протянул Катарине. — Черновичок-с… чистовик, полагаю, по почте придет.

— Мне?

— Кому-нибудь да придет…

— Значит, все-таки сама… — Харольд упал в кресло. — Вот… дура.

— Не знаю, — князь опять у корзины присел. — Пырнуть-то она себя и сама могла, не без того… но вот вернуться сюда. Спрятать ножичек… нет, это как-то чересчур уж.

Катарина читала письмо.

Блеклые чернила. Буквы скачут, то слипаясь, то растягиваясь нитью. И ничего-то не осталось от обычно аккуратного почерка. И несложно представить, что письмо это писала женщина отчаявшаяся.