Спиридонова прибыла в Большой театр в семь часов вечера и обратилась к съезду с длинной и малосвязной речью. После нее выступали другие ораторы из левых эсеров. Царила полнейшая неразбериха. В восемь часов делегатам сообщили, что вооруженные латыши окружили здание и открыли входы, после чего большевики покинули зал. Спиридонова призвала своих последователей подняться на второй этаж. Там она вскочила на стол и стала кричать: «Эй, вы, слушай, Земля, эй, вы, слушай, земля!»117. Делегаты от большевиков, собравшиеся в крыле Большого театра, не могли решить, нападают ли они или подвергаются нападению. Как рассказывал впоследствии Бухарин И.З.Штейнбергу, «мы сидели в своей комнате и ждали, что вы придете нас арестовывать… Поскольку вы этого не делали, мы решили, наоборот, арестовать вас»118.

Пора было уже начать действовать большевикам, но шел час за часом, а ничего не происходило. Не имея надежной силы, на которую оно могло бы опереться, правительство пребывало в паническом оцепенении. По его собственной оценке, из 24 000 находившихся тогда в Москве вооруженных людей одна треть готова была поддержать большевиков, одна пятая была ненадежной (то есть настроенной антибольшевистски), остальные колеблющимися119. Но даже и те части, которые сохраняли верность большевикам, невозможно было сдвинуть с места. Отчаяние, охватившее большевистских руководителей, было так велико, что они всерьез размышляли над эвакуацией из Кремля120.

В пять часов пополудни командира латышских стрелков И.И.Вацетиса вызвал командующий Московским военным округом Н.И.Муралов. Кроме него в штабе находился Подвойский. Они вкратце изложили Вацетису ситуацию и попросили его подготовить план операций. Однако, сказали они ошарашенному латышу, командовать операциями будет другой человек. Такое недоверие объяснялось, очевидно, тем, что в Кремле знали о контактах Вацетиса с германским посольством. Но другого латыша, которому можно было поручить командование, найти не удалось, и Вацетис предложил свои услуги, сказав, что готов отвечать «головой» за неуспех операций. Об этом было сообщено в Кремль[163].

Примерно в 11 часов 30 минут вечера Ленин вызвал к себе в кабинет латышских политкомиссаров, приписанных к штабу Вацетиса, и спросил, могут ли они поручиться за лояльность их командующего121. Они ответили утвердительно, и Ленин дал согласие, чтобы Вацетис руководил операцией против левых эсеров, однако из предосторожности распорядился назначить в его штаб четырех политкомиссаров вместо обычных двух.

В полночь Вацетису сообщили по телефону, что его вызывает к себе Ленин. Вот как он описывает эту встречу: «В Кремле было темно и пусто. Нас провели в зал заседаний Совнаркома и просили подождать… Довольно обширное помещение, в котором я очутился впервые, освещалось одной электрической лампочкой, подвешенной под потолком где-то в углу. Занавеси у окон были спущены. Обстановка напоминала мне прифронтовую полосу на театре военных действий… Через несколько минут дверь на противоположной стороне зала отворилась, и в нее вошел тов. Ленин. Он подошел ко мне быстрыми шагами и спросил вполголоса: «Товарищ, выдержим до утра?» Задав этот вопрос мне, Ленин продолжал смотреть на меня в упор. Я в этот день привык к неожиданностям, но вопрос тов. Ленина озадачил меня остротой своей формы… Почему было важным выдержать до утра? Неужели мы не выдержим до конца? Было ли наше положение столь опасным, может быть, состоявшие при мне комиссары скрывали от меня истинное положение наше?»122

Прежде чем ответить на вопрос Ленина, заявил Вацетис, ему нужно время, чтобы разобраться в ситуации123. Город оказался в руках восставших, только Кремль стоял как осажденная крепость. Когда Вацетис прибыл в штаб Латышской дивизии, начальник штаба сообщил ему, что «весь московский гарнизон» выступил против большевиков. Так называемая Народная Армия, которая составляла большинство в гарнизоне и проходила подготовку, чтобы вместе с французскими и английскими частями сражаться против немцев, заявила о своем нейтралитете. Еще один полк перешел на сторону левых эсеров. Оставались только латыши: один батальон 1-го полка, один — 2-го и 9-й полк. Был еще 3-й Латышский полк, но его надежность вызывала сомнения. Кроме этого, Вацетис мог рассчитывать на латышскую артиллерийскую батарею и на несколько небольших подразделений, в том числе на отряд сочувствующих коммунистам венгерских военнопленных под командованием Белы Куна.

Выяснив все это, Вацетис решил отложить контрнаступление до утра, когда латышские части должны были вернуться с Ходынки. Он послал две роты 9-го Латышского полка занять Главный почтамт, но они либо не сумели этого сделать, либо перешли на сторону противника, — так или иначе, левым эсерам удалось их разоружить.

В два часа ночи Вацетис вернулся в Кремль: «Тов. Ленин вышел из той же двери и таким же быстрым шагом подошел ко мне. Я сделал несколько шагов ему навстречу и отрапортовал: «Не позже 12-ти часов 7 июля мы будем полными победителями в Москве». Ленин схватил обеими руками мою правую руку и крепко-крепко пожал ее, и сказал: «Спасибо, товарищ. Вы меня очень обрадовали»124».

Когда сырым и туманным утром, в пять часов, Вацетис начал контрнаступление, под его командованием находилось 3300 человек, среди которых едва 500 человек были русскими. Левые эсеры отчаянно сопротивлялись, и латышам понадобилось семь часов, чтобы овладеть опорными пунктами мятежников и освободить Дзержинского, Лациса и других заложников, которым не было причинено никакого вреда. За хорошо выполненную работу Вацетис получил от Троцкого вознаграждение в 10 000 рублей125.

7 и 8 июля большевики произвели аресты и допросы мятежников, включая Спиридонову и других делегатов съезда Советов от партии левых эсеров. Рицлер потребовал, чтобы правительство казнило всех виновных в убийстве германского посла, в том числе членов Центрального комитета левых эсеров. Были назначены две правительственные комиссии: одна для расследования лево-эсеровского мятежа, вторая — для изучения обстоятельств измены в гарнизоне. В Москве, Петрограде и других городах были арестованы 650 левых эсеров. Несколько дней спустя было объявлено, что 200 из них расстреляны126. Как сообщил Иоффе немцам в Берлине, среди казненных была также и Спиридонова. Известие вызвало в Германии оживление, пресса обыгрывал тему расстрелов на все лады. Информация была ложной, но, когда Чичерин официально ее опроверг, министерство иностранных дел Германии использовало все свое влияние, чтобы сообщение об этом не попало в газеты127.

В действительности большевики обошлись с левыми эсерами на удивление снисходительно. Вместо того чтобы учинить массовый расстрел тех, кто выступил против них с оружием в руках (как они сделают это несколько дней спустя в Ярославле), они коротко допросили пленников, а затем отпустили большинство из них на свободу. Расстреляны были двенадцать матросов, находившихся под командованием Попова, а также Александрович, который пытался бежать, но был схвачен на железнодорожном вокзале. Спиридонову и одного из ее помощников доставили в Кремль и поместили в импровизированную тюрьму, охраняемую латышами. Два дня спустя ее перевели в двухкомнатную квартиру, находившуюся там же в Кремле, где она жила в довольно комфортабельных условиях вплоть до суда над ней, состоявшегося в ноябре 1918 года. Большевики не запретили партию левых эсеров и позволили ей продолжать выпуск своей газеты. Называя левых эсеров «блудными сынами», «Правда» в то же время выражала надежду на их скорое «возвращение»128. Зиновьев расточал похвалы Спиридоновой, называя ее прекрасной женщиной с «золотым сердцем», арест которой не дает ему спать по ночам129.