Когда он заимствовал какие-нибудь сведения у других, он открыто говорил об этом. На XVI партсъезде он сказал, что уточнение государственных данных о распределении доходов в некоторых капиталистических странах было произведено мною. Перед XVII партсъездом (1934) я составил для него подробный обзор экономического положения капиталистических стран, при этом я — в противоречии с мнением тогдашнего руководства Коминтерна — отстаивал точку зрения о том, что большой экономический кризис заканчивается и предстоит длительная депрессия. Сталин распорядился, чтобы моя работа была напечатана, ее раздали всем участникам съезда перед его докладом. Неверно, что Сталин не терпел никаких возражений. Он спокойно выслушивал иные мнения — таков мой опыт»253.

Первый звонок об обострении ситуации на Востоке прозвучал после дешифровки перехваченного послания японского МИДа японскому послу в Маньчжоу-Го. Ранее делегация Маньчжоу-Го на переговорах о продаже КВЖД оспаривала право собственности СССР на эту дорогу и предлагала ее продать за смехотворно низкую цену. Теперь японцы информировали своих клиентов о решении действовать силой и арестовать советских служащих КВЖД.

Сталин всегда действовал в отношении Японии очень осторожно. Теперь же его тон резко изменился. Москва отбросила условности и заявила, что «прямая ответственность падает на японское правительство». Это свидетельствовало о серьезном усилении советских позиций на Дальнем Востоке, прежде всего — военных.

Кроме того, изменялось и настроение Франции. Ранее она была (вместе с Польшей) врагом номер один, теперь же, как заявляла побывавшая в сентябре в Москве делегация во главе с министром авиации Франции Пьером Котом и генералом Барресом, «две страны в мире не хотят войны — это СССР и Франция». Французы предложили сотрудничество в области авиастроения, что Сталин справедливо расценил как признание советских успехов. И его личных, потому что именно он уделял авиации огромное внимание.

И вообще в целом 1933 год укрепил внутреннее положение СССР. Осенью был собран хороший урожай. Стабилизировались взаимоотношения власти и народа, что выразилось в запрете Политбюро местным «тройкам» ОГПУ выносить приговоры о высшей мере наказания, запрещались массовые выселения крестьян (разрешались только индивидуальные — «активных контрреволюционеров» — в рамках установленных лимитов в 12 тысяч хозяйств по СССР). Было вдвое снижено число заключенных по линии Наркомата юстиции ОГПУ и Главного управления милиции (с 800 тысяч человек до 400 тысяч). Всем осужденным на срок лишения свободы до трех лет заключение заменялось принудительными работами на один год.

Существенное послабление режима объяснялось успехами в экономическом развитии: всего за 1933 год тяжелая промышленность выросла на 12 процентов, бюджетный дефицит сменился профицитом (с минус 135 миллионов рублей в 1932 году на 148 миллионов в 1933 году), в каждом квартале года СССР продавал за рубеж больше товаров, чем ввозил.

Жизнь становилась более сносной.

Арестов тоже не было, если не считать арестованных в августе — сентябре 1932 года и осужденных в апреле 1933 года членов так называемой «школы Бухарина», выпускников Института красной профессуры, сторонников правых. На их встречах, квалифицированных следователями ОГПУ как «нелегальные конференции», обсуждалась тема насильственного устранения Сталина. Бухарину удалось от них откреститься, а арестованные его не назвали.

Впрочем, главным в том году был не этот эпизод борьбы, а конфликт в самом Политбюро, разгоревшийся внутри сталинской группы. Источником сопротивления стал Орджоникидзе, который как нарком тяжелого машиностроения сконцентрировал в своих руках все управление промышленностью и отстаивал отраслевые интересы НКТМ.

В конце июля 1930 года на имя Молотова пришло несколько телеграмм из разных областей, в которых сообщалось, что завод «Коммунар» (Запорожье) отгружает получателям неукомплектованные машины. Молотов, у которого с «отраслевым кланом» НКТМ уже были столкновения, дал делу ход. 28 июля СНК принял опросом постановление «О преступной засылке некомплектных комбайнов в МТС и совхозы». Учитывая недавнее трагическое положение с хлебом и вообще фактическое мошенничество, надо было полагать, что Молотов потребует строгого наказания. Так и вышло. Прокурору СССР И. А. Акулову поручалось немедленно арестовать и привлечь к судебной ответственности руководителей «Коммунара» и смежных предприятий.

Это решение правительства натолкнулось на сопротивление местной власти. Секретарь Днепропетровского обкома партии M. M. Хатаевич заявил о своем несогласии и объяснил некомплектную поставку тем, что при перевозке по железной дороге с открытыми платформами часть оборудования разворовывается и поэтому некоторые детали перевозятся в ящиках отдельно. Наверное, Хатаевич был по-своему прав: несмотря на строгости охраны, воровства не удавалось избежать. Но с другой стороны, совхозы и МТС все же не получали заявленного оборудования. Кто-то должен был за это ответить.

Не мог же Молотов написать резолюцию о неодолимости безобразий и на этом успокоиться.

Хатаевич разослал свое письмо сразу по всем адресам: украинскому правительству, в ЦК и прокуратуру, в СНК СССР, Политбюро, Прокуратуру СССР и НКТМ.

Однако на Молотова оправдания Хатаевича не произвели никакого впечатления. Он ответил ему: «О достижениях „Коммунара“ нам хорошо известно, также известно прокуратуре. Судом это будет учтено. Данный судебный процесс имеет далеко не только заводское значение и отмена его, безусловно, нецелесообразна»254.

Сталин в это время находился в Сочи на отдыхе. Его замещал Каганович.

Шестнадцатого августа 1933 года в уголовно-судебной коллегии Верховного суда СССР началось слушание дела, обвинялись в уголовном порядке работники ряда хозяйственных органов и руководители «Коммунара». В заключительном слове обвинитель, заместитель прокурора СССР А. Я. Вышинский, заявил, что процесс дает основание «для постановки общих вопросов работы советских хозяйственных организаций», НКТМ, Наркомзема, республиканских организаций.

Как дальше разворачивались события, видно из письма Кагановича Сталину (26 августа 1933 года): «В связи с делом о некомплектной отгрузке комбайнов нам пришлось собираться и обсуждать вопрос не без резкого спора. Дело в том, что Вышинский в своей речи в главе „Дисциплина, учет, контроль“ в последнем абзаце допустил довольно толстый „намек“ не только на Наркомтяж и Наркомзем, но и на лиц, их возглавляющих. Тов. Серго прислал протест и попросил обсуждения вопроса. В процессе обсуждения выяснилось, что т. Молотов до напечатания в „Правде“ читал это и что Акулов с ним во время процесса несколько раз совещался. Отсюда уж понятен характер обсуждения, хотя оба старались быть сдержанными.

Мы приняли короткое постановление, в котором признали неправильным это место речи т. Вышинского»255.

Оказывается, возмущенный Орджоникидзе и нарком земледелия Я. А. Яковлев, сильно задетые критикой, добились нового обсуждения этого вопроса на Политбюро и фактического пересмотра решения.

Вот так выглядела ситуация на взгляд Сталина: «Выходку Серго насчет Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чем дело? Подвел Каганович? Видимо, он подвел. И не только он»256.