— Я хочу еще одного ребенка, — сказала Хелен.

— Согласен, — сказал Гарп.

— И как можно скорее, — сказала Хелен.

— Прямо сейчас, — сказал он. — Ну конечно, прямо сейчас!

— Если будет девочка, — сказала Хелен, — мы назовем ее Дженни — в честь твоей мамы.

— Хорошо, — согласился Гарп.

— Но вот если мальчик, то я не знаю… — протянула Хелен.

— Но не Уолт, — сказал Гарп.

— Да, — сказала Элен.

— Никогда больше у нас других Уолтов не будет, — сказал Гарп. — Хотя я знаю, что некоторые так делают.

— Мне тоже совсем не хочется другого Уолта, — сказала Хелен.

— Мы придумаем какое-нибудь другое имя, если будет мальчик, — сказал Гарп.

— Но я надеюсь, что будет девочка, — сказала Хелен

— Мне все равно, кто у нас будет, — сказал Гарп.

— Ну конечно! Мне, в общем, тоже все равно, — сказала Хелен.

— Прости меня! — сказал Гарп и обнял ее.

— Нет, это ты меня прости! — сказала она.

— Нет, ты меня! — сказал он.

— Мне ужасно жаль! — сказала она.

— И мне! — сказал он.

Они были так нежны друг с другом! Хелен воображала себя Робертой Малдун, которая после операции пробует «на деле» свою абсолютно новенькую вагину. Гарп старался ничего себе не воображать.

Как только он давал волю воображению, перед ним возникало всегда одно и то же: залитый кровью «вольво», крики Дункана, крики Хелен снаружи и еще чьи-то крики. И как он с трудом выворачивается из-под врезавшегося в него руля и пытается приподнять залитое кровью лицо Дункана, а кровь все не останавливается, и никак не разглядеть, что же случилось с сыном…

«Все в порядке, — шептал он тогда Дункану. — Тише, тише, все будет хорошо». Но израненный язык не слушался, с губ не слетало ни единого звука, только мелкие капельки слюны и крови.

А Дункан все кричал, и Хелен тоже, и еще кто-то рядом стонал — странно так, словно собака во сне, когда она тявкает сквозь зубы. Но что же еще слышал Гарп, что до такой степени испугало его? Что он слышал еще?

«Все хорошо, Дункан, поверь, — шептал он, сам ничего не понимая. — Ты поправишься».

Он вытер рукой кровь с шеи Дункана; на шее, как ему показалось, не было ни единого пореза. Он вытер кровь со лба сына и не заметил ни одной вмятинки. Потом ногой пнул дверь, в машине тут же включился свет, и тогда он наконец увидел, что Дункан с отчаянием смотрит на него одним своим глазом. Этот глаз молил о помощи, но Гарп понял, что видеть этот глаз может. Он осторожно вытер рукой кровь на лице сына, но второго глаза так и не обнаружил.

«Все хорошо», — снова шепнул он Дункану, но мальчик закричал еще громче, через плечо отца увидев мать, возникшую возле открывшейся дверцы «вольво». Кровь из разбитого носа Хелен и изо рта с раздвоенным от удара языком лилась рекой, а свою правую руку Хелен держала так странно, словно у нее было сломано плечо. Но больше всего Дункана испугал отражавшийся в глазах матери страх. Гарп оглянулся и увидел ее. И тут совсем другой страх шевельнулся в его душе.

Его пугали не крики Хелен и не крики Дункана. И он отлично понимал, что громко стонущий Майкл Мильтон может стонать так хоть до смерти — ему, Гарпу все равно. Нет, страх порождало нечто совсем другое. Не стоны и не иные звуки. Звуков как раз не было. Было полное отсутствие звука.

«А где Уолт?» — спросила вдруг Хелен и перестала кричать, пытаясь что-то разглядеть в салоне «вольво».

«Уолт!» — крикнул Гарп. И затаил дыхание. Дункан перестал плакать.

Они ничего не услышали. А ведь Гарп знал, что Уолт простужен и так кашляет, что даже за две комнаты слышно, как клокочет у него в груди.

«Уолт!» — вскрикнули они все вместе. Оба, и Хелен, и Гарп, впоследствии шепотом признавались друг другу, что в тот миг им обоим показалось, что Уолт просто погрузился под воду и не слышит их криков, вода закрывает ему уши, а он внимательно слушает, как его пальчики бегают по стенкам ванны.

— Я все время вижу его перед собой, — прошептала Хелен на ухо Гарпу.

— Да, я тоже, — откликнулся он.

— Стоит только глаза закрыть, — сказала Хелен.

— Да, — прошептал Гарп. — Я знаю.

Но лучше всех сказал об этом Дункан. Дункан сказал, что порой ему кажется, будто выколотый глаз по-прежнему на месте и он может им видеть.

— Только это как бы воспоминания, не по-настоящему, — сказал Дункан. — То, что я вижу этим глазом.

— Может, ты теперь именно этим глазом и видишь свои сны? — спросил у него Гарп.

— Да, вроде того, — кивнул головой Дункан. — Но он видит совсем как наяву!

— Это глаз твоего воображения, — сказал Гарп. — А воображаемое может порой казаться совершенно реальным.

— Этим глазом я все еще вижу Уолта, — сказал Дункан. — Понимаешь?

— Понимаю, — сказал Гарп.

У многих детей борцов крепкие шеи, но не у всех детей борцов шеи достаточно крепкие.

Дункану и Хелен казалось теперь, что Гарп превратился в бездонный сосуд нежности и доброты; целый год он говорил с ними тихо и нежно, целый год ни разу не выказывал нетерпения. Наверно, им самим надоела эта нежность и деликатность. Дженни Филдз заметила, что им троим понадобился целый год, чтобы вынянчить друг друга.

Что в течение этого долгого года они делали с прочими своими чувствами? — думала Дженни. Хелен их прятала; Хелен всегда была очень сильной. Дункан видел эти чувства только своим отсутствующим глазом. А Гарп? Он тоже был сильным, но не настолько. И он писал роман «Мир глазами Бензенхавера», в который и изливал все свои прочие чувства.

Когда издатель Гарпа, Джон Вулф, прочитал первую главу этого романа, он написал Дженни Филдз: «Что, черт побери, там у них происходит?» И еще в этом письме Вулфа были такие слова о Гарпе: «Такое ощущение, что горе сделало его сердце еще более несговорчивым».

Однако Т.С. Гарп чувствовал, что его ведет некий инстинкт, столь же древний, как Марк Аврелий, которому хватило мудрости и силы воли, чтобы написать: «Время человеческой жизни — миг… ощущение — смутно…».

Хоуп Стэндиш была дома вместе с сыном Ники, когда Орен Рэт вошел в кухню. Она вытирала тарелки и сразу увидела длинный, тонкий и острый рыбацкий нож со специальной зазубриной, которая называлась «потрошитель». Ники еще и трех не исполнилось, и во время еды она усаживала его на высокий детский стульчик. Малыш как раз завтракал, когда Орен Рэт появился у него из-за спины и одним движением приставил свой ужасный рыбацкий нож к горлу ребенка.

— Ты тарелки-то отложи пока, — велел он Хоуп. Миссис Стэндиш покорно поставила тарелку на стол.