Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди взломанного снарядом асфальта, у исковерканного полкового миномета лежал убитый красноармеец.
Почему-то теперь, когда душа Крымова была полна живой надежды, ликовала, вид этого тела поразил его. Он много видел мертвецов, стал к ним безразличен. А сейчас он содрогнулся, – тело, полное вечной смерти, лежало по-птичьи беспомощное, покойник поджал ноги, точно ему было холодно.
Мимо, держа у виска толстую полевую сумку, пробежал политрук в сером коробящемся плаще, красноармейцы волочили на плащ-палатке противотанковые мины вперемешку с буханками хлеба.
А мертвецу не стал нужен хлеб и оружие, он не хотел письма от верной жены. Он не был силен своей смертью, он был самым слабым, мертвый воробышек, которого не боятся мошки и мотыльки.
В проломе цеховой стены артиллеристы устанавливали полковую пушку и ругались с расчетом тяжелого пулемета. По жестикуляции спорщиков ясно делалось, о чем примерно говорили они.
– Наш пулемет, знаешь, сколько времени здесь стоит? Вы еще болтались на том берегу, а мы уж тут стреляли.
– Нахальные люди вы, вот вы кто такие!
Воздух взвыл, снаряд разорвался в углу цеха. Осколки застучали по стенам. Автоматчик, шедший впереди Крымова, оглянулся, не убило ли комиссара. Подождав Крымова, он проговорил:
– Вы не беспокойтесь, товарищ комиссар, мы считаем – тут второй эшелон, глубокий тыл.
Спустя недолгое время Крымов понял, что двор у цеховой стены – тихое место.
Пришлось им и бежать, и падать, уткнувшись лицом в землю, снова бежать и снова падать. Два раза заскакивали они в окопы, в которых засела пехота; бежали они и среди сгоревших домиков, где уже не было людей, а лишь выло и свистело железо… Автоматчик вновь в утешение сказал Крымову:
– Это что, главное, – не пикировает. – А затем предложил: – А ну, товарищ комиссар, давайте припустим вон до той воронки.
Крымов сполз на дно бомбовой ямы, поглядел наверх – синее небо было над головой, а голова не была оторвана, по-прежнему сидела на плечах. Странно ощущать присутствие людей только в том, что смерть, посылаемая ими с двух сторон, воет, поет над твоей головой.
Странное это чувство безопасности в яме, вырытой заступом смерти.
Автоматчик, не дав ему отдышаться, проговорил:
– Лезьте за мной! – И заполз в темный ходок, оказавшийся на дне ямы. Крымов протиснулся следом за ним, и низкий ходок расширился, кровля его поднялась, они вошли в туннель.
Под землей слышался гул наземной бури, свод вздрагивал, и грохот перекатывался по подземелью. Там, где особенно густо лежали чугунные трубы и разветвлялись темные, толщиной с человеческую руку кабели, на стене было написано суриком: «Махов ишак». Автоматчик посветил фонариком и сказал:
– Тут над нами немцы ходят.
Вскоре они свернули в узкий ходок, двигались по направлению к едва заметному светло-серому пятну; все ясней, светлей становилось пятно в глубине ходка, все яростней доносились взрывы и пулеметные очереди.
Крымову показалось на миг, что он приближается к плахе. Но вот они вышли на поверхность, и первое, что увидел Крымов, были лица людей, – они показались ему божественно спокойными.
Непередаваемое чувство охватило Крымова, – радостное, легкое. И даже бушевавшая война ощутилась им не как роковая грань жизни и смерти, а как гроза над головой молодого, сильного, полного жизни путника.
Какая-то ясная, пронзительная уверенность в том, что он переживает час нового, счастливого перелома своей судьбы, охватила его.
Он словно видел в этом ясном дневном свете свое будущее, – ему снова предстояло жить во всю силу своего ума, воли, большевистской страсти.
Чувство уверенности и молодости смешалось с печалью об ушедшей женщине, она представилась ему бесконечно милой.
Но сейчас она не казалась навеки потерянной. Вместе с силой, вместе с прежней жизнью вернется к нему она. Он шел за ней!
Старик в насаженной на лоб пилотке стоял над горевшим на полу костром и переворачивал штыком жарившиеся на листе кровельной жести картофельные оладьи; готовые оладьи он складывал в металлическую каску. Увидев связного, он быстро спросил:
– Сережа там?
Связной строго сказал:
– Начальник пришел!
– Сколько лет, отец? – спросил Крымов.
– Шестьдесят, – ответил старик и объяснил: – Я из рабочего ополчения.
Он снова покосился на связного.
– Сережка там?
– Нету в полку его, видно, он к соседу попал.
– Эх, – с досадой сказал старик, – пропадет.
Крымов здоровался с людьми, оглядывался, всматривался в подвальные отсеки с наполовину разобранными деревянными переборками. В одном месте стояла полковая пушка, глядела из бойницы, прорубленной в стене.
– Как на линкоре, – сказал Крымов.
– Да, только воды мало, – ответил красноармеец.
Подальше, в каменных ямах и ущельях стояли минометы.
На полу лежали хвостатые мины. Тут же, немного поодаль, лежал на плащ-палатке баян.
– Вот дом номер шесть дробь один держится, не сдается фашистам, – громко сказал Крымов. – Весь мир, миллионы людей этому радуются.
Люди молчали.
Старик Поляков поднес Крымову металлическую каску, полную оладий.
– А про то не пишут, как Поляков оладьи печет?
– Вам смех, – сказал Поляков, – а Сережку-то нашего угнали.
Минометчик спросил:
– Второй фронт не открыли еще? Ничего не слышно?
– Пока нету, – ответил Крымов.
Человек в майке, в распахнутом кителе сказал:
– Как стала по нам садить тяжелая артиллерия из-за Волги, Коломейцева волной с ног сбило, он встал и говорит: «Ну, ребята, второй фронт открылся».
Темноволосый парень проговорил:
– Чего зря говорить, если б не артиллерия, мы тут не сидели бы. Слопал бы нас немец.
– А где ж, однако, командир? – спросил Крымов.
– Вон там, на самом переднем крае примостился.
Командир отряда лежал на высокой груде кирпича и смотрел в бинокль.
Когда Крымов окликнул его, он неохотно повернул лицо и лукаво, предостерегающе приложил палец к губам, снова взялся за бинокль. Спустя несколько мгновений его плечи затряслись, он смеялся. Он сполз и, улыбаясь, сказал:
– Хуже шахмат, – и, разглядев зеленые шпалы и комиссарскую звезду на гимнастерке Крымова, проговорил: – Здравствуйте в нашей хате, товарищ батальонный комиссар, – и представился: – Управдом Греков. Вы по нашему ходку пришли?
Все в нем – и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого носа – было дерзким, сама дерзость.
«Ничего, ничего, согну я тебя», – подумал Крымов.
Крымов стал расспрашивать его. Греков отвечал лениво, рассеянно, позевывая и оглядываясь, точно вопросы Крымова мешали