Бросьте, бросьте. Никаких «недолго». Жить будем еще сто лет.

Бедная Светлана…

«Знаешь, я понял так, что этот, недотравленный – из наших.» – «Каких это наших?» – «Ну, из людей Турова, которые были тут.» – «Ничего себе. А мы его на танк прикрутили. Вот он поправится…» – «Кто же мог знать. Переодетый…» – «Да… Какая-то, Петя, херня из всего этого получается, мне не понятная. Как по-твоему: Адлер чокнутый или просто дурак?» – «По-моему, и то, и другое.» – «Вот и мне мерещится…» – «Плохо, что его зайчики поддержали.» – «То-то и оно. Есть у меня мнение, что надо когти рвать – а то запросто лапки надуем.» – «Это точно. Сколько нас осталось, а, Захир? Ведь меньше трети…» – «Какая треть, Петя? Если всех считать, что сюда вошли – полторы тысячи было! И что осталось?» – «Мне кажется, не всех побило…» – «Ясно, не всех. Горелик, например, со своими – чтоб я сдох! – ушли в камыш. Он же хитрый, Горелик, как лиса…»

Потом кто-то вошел, и разговор переключился на другое, чисто служебное.

Странно: силы не прибывали, но как-то и не убывали. Глеб был уверен, что его хватит на полтора шага из пыльного мира наружу и обратно. На самом деле им с полковником пришлось прыгать раз двенадцать… и – ничего. Жив – и еще ковыляю в гору…

Башня гелиографа и дом возле нее сложены были из грубо отесанного дикого камня. Странно, но пыли не земле почти не было – лишь тонкий местами слой там, где стояла бы вода после дождя. Если бы здесь были дожди… Почему-то очень хотелось посмотреть, как выглядит башня в реальном мире – но Глеб уверен был, что пришельцы в первую очередь именно здесь поставят свои посты, поэтому рисковать зря не стал.

Внутри башня, как и ожидалось, оказалась полой, перекрытия, если и были, давно обвалились. Куча серых лохмотьев валялась наискосок от входа, и зеленые медные гильзы катались по каменному полу. В стене были каменные выступы в две ладони шириной. Они образовывали винтовую лестницу, уходящую вверх, к продырявленной железной крыше. Свет втекал в высокие стрельчатые окна.

– Что дальше? – сходу спросил Дэнни.

– Надо закрепить две веревки там, наверху. Прочно – и на противоположных стенах. Четко по диаметру.

– Понял, – сказал Дэнни, подхватил мотки веревок и легко пошел по выступам, как по обычной широкой лестнице.

– Молодец парень, – с завистью сказал полковник.

– Хорошая подготовка, – согласился Глеб.

Полковник внимательно посмотрел на него, но Глеб сделал вид, что ничего не заметил.

И вдруг – как ударили в затылок – вскрик!

Глеб обернулся, присаживаясь, готовый стрелять. Но – стрелять было не в кого.

Светлана, прижимая Билли к себе, тихо пятилась от тряпья. Глеб как-то сразу оказался перед нею.

– Что?..

– Там…

Он шевельнул костылем тряпье. Оно распалось со звуком оседающей пены.

Под тряпьем лежали серые кости. Два обнявшихся скелета. Длинные волосы еще прикрывали черепа.

Глеб присел. Достал нож, выбросил клинок и кончиком его отвел волосы в сторону. В глубокой ямке позади челюсти тускло желтела серьга. Он подцепил ее и положил на ладонь. Дешевая безыскусная поделка из плохого золота с подозрительной стекляшечкой в центре…

– Заблудились, девочки, – сказал он грустно. – Но, получается – где-то рядом должен быть проход. Где-то не слишком далеко…

– И что? – с непонятной ей самой надеждой спросила Светлана.

– Пока еще не знаю, – сказал Глеб. – Надо довести до конца начатое, а уж потом… если оно будет, это потом…

Сверху упала одна веревка, через минуту – вторая.

– Не вздумай спускаться по веревке! – грозно крикнул полковник. Дэнни засмеялся наверху.

Еще через полчаса все было готово. Одно из зеркал, овальное, ростовое, прикреплено было к стене. Второе, прямоугольное, поясное – подвесили за углы на веревках. Глеб отвел его от вертикали, отпустил. Оно медленно поплыло вперед, замерло, вернулось. Глеб его остановил и вернул в нейтральную точку.

– Вот пока и все, – сказал он. – Теперь будем ждать темноты. Судя по часам, осталось недолго…

Первых десять, назначенных на расстрел, повели в семь вечера по тропе к башне. Окна домов были закрыты, но слышно было, как там, за окнами, их оплакивают. Адлерберг разрешил сегодня вызываться добровольно – тогда не будут брать по жребию. И все десять – вызвались. Четверо пожилых мужчин, два мальчика, два солдата, старик и старуха – супруги… Их провели по городу и погнали в гору. Конвой был из «зайчиков» – почему-то так называли тех, кто должен был создавать и охранять полевые тюрьмы и концлагеря – а также производить ликвидацию тех, кто ликвидации подлежал. «Зайчиков» не любили: за предписанное уставом шкурничество: во время боев им надлежало оставаться в тылу, и только по подавлении вооруженного сопротивления начинать действовать. Именно по этой причине они понесли самые малые потери: оба истребительных удара, огневой и химический, пришлись на голову и тело колонны, лишь слегка зацепив хвост… Теперь их было абсолютное большинство: сто шестьдесят девять человек из трехсот одиннадцати боеспособных. Среди семидесяти раненых и отравленных не до смерти «зайчиков» было четверо.

В восемь часов ровно – солнце, белое в оранжевой дымке, висело над перевалом Лонгволк – заложников выстроили в ряд на краю верхней площадки гелиографической башни и под взглядами десятков биноклей расстреляли. Лейтенанту Завитулько пришлось грудью останавливать своих матросов, рвущихся в атаку…

Парвис получил телеграмму о событии около полуночи: посыльный катер с поста Литлхорн нагнал президентскую яхту в открытом море. Вскоре катер устремился назад, увозя текст ответа президента. Адлерберг получил его утром. Прочел. Усмехнулся. Кажется, начинает получаться…

Только что он стал самым влиятельным человеком в мире.

Над островом Волантир уже третьи сутки стояли черные грозовые тучи, хотя по сторонам, как ни странно, погода была ясная и тихая, как и надлежит быть ранней осенью. Леонид Самсон сидел на высоком утесе и смотрел на мир, готовый ковриком лечь у его ног. Почему-то особой радости от этого он не ощущал. Собственно, еще вчера, позавчера, неделю назад – можно было взять быка за рога… Почему-то он медлил. Не хотелось, наверное, превращать мечту в повседневность.

Море внизу было усеяно легкими лодками, парусными и весельными. Люди стремились сюда, к нему, со всего света. Их было на острове шесть тысяч четыреста девяносто два. Он любил знать число людей в любой момент времени, хотя практического значения это не имело: критический рубеж в три тысячи шестьсот семьдесят два человека был перейден почти две недели назад.

Он прошел все стадии власти. Над одним конкретным человеком – от незаметного влияния до полного подчинения. Над группой. Над стадом. Теперь – над массой… Это были люди, там, внизу – они умели размышлять вслух, строить планы и сочинять заговоры, писать пером на бумаге, разыгрывать мистерии – в общем, делать все то, что отличает человека от умного животного. И в то же время они были примитивнее кома сырой глины. Он мог сделать с ними все. То есть абсолютно все, на что способна была его фантазия. И вот поэтому они перестали быть людьми…