Кажется, в ту секунду Одноглаз глянул вверх и увидел меня. Он сразу же двинулся ко мне, только поднял клинок, лежавший у подножия скалы. Одним прыжком оказался рядом.

Кид бесновался на своем обрыве. Его трясло, он стиснул зубы и вжал кулаки в пах. Вдруг развернулся и что-то прокричал…

Гром.

Я дернулся назад. Одноглаз будто и не заметил. Он помогал мне сесть. На обрыве Кид Каюк потрясал руками. По тучам, слепя, побежали молнии. Листва из черной выцвела в бледно-лиловую. Одноглаз даже не моргнул. Снова гром, потом кто-то стал сверху окатывать нас ведрами воды.

Одноглаз помогал мне спускаться по склону. Дорожная грязь у него на плече размокла и казалась глиной. Во мне что-то было не так. Что-то гасло во мне, одно за одним. Дождь был холодный, я дрожал, и казалось, что лучше не продолжать.

Одноглаз тряс меня за плечо. Я открыл глаза навстречу воде с неба и первым делом потянулся за мачете. Одноглаз держал его так, что мне не дотянуться, и смотрел зло.

– А?.. Что?..

Пальцы покалывало.

– Что со мной?..

Дождь жалил мне уши, глаза.

– Что со мной было? Я отключился?

Одноглаз плакал, оскалив в гримасе белые зубы. Дождь прочертил дорожки по его грязному лицу, склеил волосы, и они повисли вдоль щек. Он все тряс меня за плечо, горестный, злой и мокрый насквозь.

Ты умер! Сердитый, непонимающий взгляд. Дьявол тебя побери, Лоби! Как ты мог умереть?! Ты сдался, решил, что все бесполезно. Дал остановиться сердцу, дал отключиться мозгу. Ты умер, Лоби! Умер!

– Но сейчас-то я не мертвый?

Сейчас нет. Он потащил меня вперед. Музыка опять играет. Давай двигайся.

Я снова потянулся за мачете, и Одноглаз отдал мне его. Рубать мне было некого, просто с клинком лучше на душе. Играть ведь тоже нельзя было: ливень.

Наши скакуны стонали под водяными потоками и радостно мотали усами. Одноглаз помог мне сесть верхом. Со сбруей ли, без сбруи – ехать на мокром драконе все равно что оседлать скользкое землетрясение. Наконец впереди завиднелось стадо, медленно идущее сквозь воду.

Подъехал Паук:

– Ну наконец-то! Я уж думал, вы с концами. Езжайте на ту сторону и отгоняйте их от колючих груш. Налопаются, опьянеют, мы их потом не соберем.

Мы переехали на ту сторону и стали отгонять ящеров от колючих груш. Я все примерял в голове, как рассказать Пауку о том, что случилось. Пережевывал слова и никак не мог дожевать до удобоваримой сути. Потом все показалось мне слишком невероятным, я не выдержал, развернул дракона и наискось припустил к Пауку по размокшему глиняному склону.

– Паук, с нами едет Кид…

Я обознался. Всадник обернулся, и это был не Паук. Я увидел рыжие волосы, прилипшие к белому лбу. Игольчатые челюсти цапнули гром, гремящий из-за гор, и распахнулись в обреченном хохоте. Закинув голову и хохоча, нагой, верхом на ящере, Кид размахивал над головой черной шляпой, украшенной серебром. В кобурах на бедрах молочно светили рукояти двух старинных пистолетов. Его дракон вскинулся на дыбы, мой попятился. Я увидел, что к босым, когтистым ногам Кида ремнями примотаны железные прутики, на конце у которых крутятся хищные зубастые колеса. Эти штуки, похожие на цветы, Кид втыкал в окровавленные бока своего зверя.

Вконец ошалев, я крепко потер глаза. Видение (с синими венками на лоснистых от влаги висках) исчезло. Давясь изумлением, я поехал обратно на свой край стада.

От усталости и однообразия пути я онемел изнутри и был как в клетке. Прошел час, пока я заметил, что дождь перестал. Да и вокруг все поменялось.

Скалы кончились. Под драконьими лапами хрустели мокрые кусты: вереск, шиповник. Слева от нас, слегка под гору, бежала полоса серой земли. Я спросил Вонючку:

– Мы нарочно едем вдоль этой чудно́й полоски?

Вонючка пролопотал пополам со смехом:

– Что, Лоби, небось, первый раз видишь асфальтовую дорогу?

– Первый. Что это значит – асфальтовая?

Случившийся рядом Нож заржал. Вонючка отъехал за каким-то делом, и больше об этом не говорили. Три или четыре повозки протарахтели по дороге, прежде чем меня осенило. Удобная штука асфальт, ничего не скажешь. Когда показалась следующая повозка, я вспомнил, что надо бы поглазеть. Впрочем, день клонился к вечеру, и я так выдохся, что все чудеса света отскочили бы от моих глазных яблок, не оставив отпечатка.

Большинство повозок тянули четырех- или шестиногие животные, которых я откуда-то смутно помнил. Но что там новые звери, когда они как ягнята рядом с твоими собственными зверушками? А вот от одной повозки я даже вздрогнул.

Она была низкая, из черного металла, а зверя не было вовсе, ни спереди, ни сзади. Она с урчанием пролетела по дороге раз в шесть быстрей, чем остальные, и исчезла, оставив дымный хвост. Я ее и рассмотреть-то толком не успел. Драконы, и не глядевшие на другие повозки, на эту шипели и прядали в сторону. Паук увидел, что я пялюсь ей вслед:

– Вот, Лоби, одно из многих чудес Брэннинга-у-моря.

Я отвернулся и стал успокаивать взбаламученных драконов.

Когда я снова глянул на дорогу, то увидел картину. Она была нарисована на большом щите у обочины, так что всем проезжающим было видно. С картины смотрела поверх плеча молодая женщина с детской улыбкой и волосами белыми, как хлопок. У нее был маленький подбородок, зеленые глаза, чуть расширенные от какой-то нежданной радости, приоткрытые губы и мелкие, чуть затененные зубки.

ГОЛУБКА ГОВОРИТ: «1 ХОРОШО? 9 ИЛИ 10 НАМНОГО ЛУЧШЕ!»

Это я прочел по слогам. Неясно. В пределах ора был Нетопырь, и я заорал ему:

– Нетопырь, кто это на картине?