Апоп сел на табурет, массируя глаза.

Мериптах сел напротив, поглаживая живот, обливаемый изнутри непонятным холодом.

– С того момента, как мужчина взвалил на себя все заботы мира, прошли тысячи лет. Все выглядит так, будто он беззаботно и самодовольно пользуется своим положением, объедая лучшие плоды с древа жизни. Но почему же тогда он не спокоен? Почему он борется с тем самым порядком, что сам установил? Сотнями разных способов пытается устроить жизнь, улучшить ее. И, главное, почему все изменения, иногда хитроумные, иногда кровавые, не приносят никакого успеха? Количество зла и грязи в мире не уменьшается?! Следы этих усилий – в книгах, что ты можешь видеть тут. Посмотри, сколько их, этих книг, посмотри. Запечатленная мудрость двадцати веков и сорока царств. Знаешь, что самое удивительное? Везде и всегда происходит одно и то же. Царства рассыпаются на мелкие части и потом снова слипаются в громадные страны. Власть то присваивает себе какой-нибудь великий воитель, то перетягивают к себе хитроумные жрецы. Династии втаптывает в пыль какой-нибудь хитрый самозванец или бунтовщик, но лишь затем, чтобы основать свою династию. На месте простоты нравов, трудолюбия, храбрости и предприимчивости воцаряются роскошь, богатство, беспечность, распутство, как в царстве Миноса. Но потом Кносский дворец рушится под тяжестью порока, и снова одичавшие овцы щиплют траву на развалинах когда-то величественного дворца. Словом, все остается по-прежнему. Когда ты смотришь на нынешнюю жизнь, она кажется тебе такой прочной, неизменной, все повторяется год за годом. Нил разливается и усыхает. Люди рождаются, растут, женятся, плодятся, старятся и плывут на запад, чтобы обосноваться навечно. Почти невозможно представить себе, что жизнь могла быть другой. А ведь была. Даже в Египте, самой неподвижной стране мира, царили другие нравы. Когда-то не было и самого царства. Потом оно возникло. Юг победил Север. Верх победил Низ. Но потом все перевернулось. Стал править Мемфис, теперь он угасает. Вырастают Фивы, чтобы обессилеть, ничего не добившись. Ибо пути царств, как я уже сказал, всегда одинаковы. Рождение, рост, величие, упадок, забвение. Меняются не только границы стран и размеры храмов, меняются и законы, то есть скелеты огромных этих животных под названием «царство». Медленно, но однако же меняются. Фараон всегда выше визиря, визирь выше писца, писец выше крестьянина, тот выше раба. Эта конструкция, кажется, создана навсегда. Но нет. Например, возникает солдат, разрастаясь в своем значении, становится важнейшей частью государственной пирамиды и, недовольно пошевелившись, обрушивает все. Описаний солдатских бунтов на этих полках имеется в немалом количестве, хотя всякая власть старается забыть о временах, когда была попрана. Ты наверняка удивишься, если я скажу, что во времена первых династий не было торговцев и никакой свободной торговли, без которой ныне невообразим мир. Собранный урожай, весь до зернышка, поступал в царские хранилища и оттуда выдавался тем, кто нуждался. И главным был хранитель закромов. Он мог уморить голодом человека, который ему не понравился, мог облагодетельствовать отца красавицы и получить ее в жены. Теперь крестьянин может торговать, а перекупщик скупать и перепродавать. Хранитель царских закромов по-прежнему важен, но жизнь обтекает его, и у нее новые любимцы. Визирь малого номарха кланяется богатому сидонскому купцу, ибо кто доставит ему ливанские кедры для постройки или сабейские благовония?

В межречье сотни лет правили в городах цари-жрецы, носившие титул лугаль или энси. Установления их власти были прочными, но простому люду, как можно догадаться, приходилось тяжело, ибо именно и только из него высасывались средства на новые храмы и дворцы. Но вот однажды в городе Лагаше один из богатых людей решил изменить порядок вещей. Он сместил жестокого энси и объявил, что теперь будет другая жизнь. Провозгласил якобы от имени бога Нингирсу: «Пусть сильный не обижает вдов и сирот». Он отменил поборы со жрецов низкого ранга, увеличил миску храмовых работников, отделил хозяйство храма от царского хозяйства. Он пошел дальше – снизил плату за совершение религиозных обрядов, снизил налоги с ремесленников и уменьшил повинность на строительстве каналов. Оградил граждан от гнета ростовщиков. Ликвидировал еще существовавшее в городе многомужество. Он правил шесть лет. Но началась война. Уруинимгина, так звали реформатора, проиграл ее. Победитель, царь города Уммы – Лугальзагеси, отменил все новые установления. Это было больше тысячи лет тому назад. Ныне Лагаш – маленький, глухой поселок, где живут люди, ничего и не слыхавшие о своих столь мужественных и решительных предках, об их возвышенных призывах и разумных законах. Они пали ниже тех крестьян, что платили когда-то свергнутому энси.

Вот на этих полках лежат таблицы со сводом законов вавилонского царя Хаммурапи. Они действуют в некоторых частях межречья и поныне. Видишь, сколько таблиц. Множество, и еще одно множество, и еще два множества сверх этого! Очень детальная, разработанная система, предусматривающая все случаи жизни, любые споры, самые заковыристые случаи. Особенно в том, что касается имущества.

Апоп встал, тяжело и медленно распрямляя мощное, короткое туловище.

– То же самое происходит не только в мире мирских установлений. Помнишь, что я показывал тебе в мастерских каменотесов? Мастерство и искусство древних может быть возвышенным и может потом на столетия впасть в примитивную, жалкую суету, но потом снова напитаться силой и обрести крылья духа и красоты. Может быть, лишь для того, чтобы снова рухнуть в прах. Не знаю. Две тысячи лет назад простой рыбный писец написал великую книгу «Душа человека перед вратами Дуата», и многие считают, что уже тогда все было сказано. После шли одни лишь перелицовки, только с новейшими ухищрениями. «Беседа разочарованного со своей душой», «Разговор плывущих в Ладье Вечности». Суетливые жители межречья додумались даже до того, чтобы отворить ворота Дуата. Герой одной бойкой книжонки, довольно симпатичный, понимающий ценность мужской дружбы, но в общем бесхитростный парень Гильгамеш пробрался в мир смерти, дабы беседовать с его вечными хозяевами. И беседы эти не принесли ему радости. Смешно, как будто можно было рассчитывать, что будет по-другому. Гильгамеш, как ребенок, подглядывающий в щелку за пиром взрослых и разочаровывающийся оттого, что там происходит то же самое, что и в его песочнице. Тот рыбный писец много выше, он хотя бы не стал теребить запоры врат, которых собственно и нет. Но, может статься, явится спустя годы кто-то, кто превзойдет и Гильгамеша, и рыбного писца. Но все равно, это будет ходьба по кругу. Повсюду идет огромное строительство, возводятся храмы и пирамиды, но лишь для того, чтобы рухнуть в свое время. Нет подлинного взрастания. Копится золото и серебро, но не копится подлинно ценное.

Царь, стоявший все время боком к Мериптаху, повернулся к нему, и выражение лица у него сделалось похожим на то, с каким он смотрел на мальчика во время краткой и кровавой встречи во дворце Бакенсети.

– Для чего я это все говорю… Для чего я это все говорю, Мериптах?

Мальчик чуть втянул голову в плечи, показывая, что не знает.

– Только здесь, в Аварисе, мысль очистилась от пут суеверия и не пресмыкается более перед раскрашенными истуканами. И что же обнаруживает эта мысль, воспарив над миром и временем? Кажется, вот что: мир устал от бессмысленных перестроек, и время никуда не ведет. Я с этого начал и теперь, похоже, изложил все доказательства, что это так и есть. Все перепробовано. Науки достигли своего предела, утончились более, чем это можно представить, и ждать от них, в общем-то, больше нечего. Искусства толкутся на месте или бродят по кругу. Мир тонет в непрекращающемся страдании.