Он написал:

Нет, ужин за мной. Я заказал столик в «Театро» на шесть вечера. До встречи.

За время между приглашением и самим ужином я сталкивалась с Берном в библиотеке раз десять. Каждый раз, завидя меня, он смущался, застывал и ограничивался кивком. Мне хотелось подойти и сказать ему: Послушайте, ведь это всего лишь ужин и концерт. Перестаньте пугаться так, будто у нас роман, а я замужем за пьющим и безумно ревнивым морским пехотинцем, который чуть что хватается за ствол…

— Знаешь, мне кажется, что Верн тебя побаивается, — сказала мне Рут накануне концерта.

— Почему ты так думаешь?

— Он так торопливо отводит глаза каждый раз, как ты попадаешь в поле его зрения.

— Может, у него есть более симпатичные и интересные объекты для рассматривания.

— А может, он в тебя втрескался?

— Может, не стоит ко всему относиться так, будто мы все еще школьники. Он стеснительный человек, вот и все.

Верн жутко нервничал и крутил в пальцах уже пустой стакан из-под виски, когда я вошла в «Театро». Это был один из самых больших и шикарных ресторанов в Калгари, расположенный всего в квартале от библиотеки и напротив концертного зала Джека Сингера, где играла в тот вечер Анджела Хьюитт. Я сто раз проходила мимо, но никогда не заглядывала внутрь и понятия не имела о меню — дорогие рестораны никогда не привлекали меня, даже в недолгие дни работы во «Фридом Мьючуал», когда в кармане водились шальные деньги. Но оделась я для этого выхода нарядно — в длинную черную юбку, тонкий черный свитер с высоким горлом и черные сапоги. Увидев меня в таком виде на работе, Бэбс и Рут не замедлили учинить мне допрос насчет того, не собираюсь ли я вечером на «крутое свидание».

Я только улыбалась и ничего не отвечала. Но когда метрдотель отвел меня на место, позади роскошного бара в манхэттенском стиле, в зал, словно сошедший с картинки глянцевого журнала, я невольно подумала, что объект этого «свидания» вполне мог бы сойти за моего отца. Верн был в своем неизменном твидовом пиджаке, рубашке в мелкую клеточку и галстуке, который носил каждый день. В руках он держал стакан из-под виски.

— Готова спорить, что это «Кроун роял», — указала я на стакан, когда Верн, поднялся, чтобы поздороваться.

— Не желаете присоединиться?

— Я подумывала о мартини с джином.

— Когда-то я был большим любителем мартини с джином. Какой джин?

— Я не настолько в этом разбираюсь.

— Самый лучший — «Бомбей».

Верн поднял палец, привлекая внимание официанта.

— Без льда, с оливками? — уточнил он у меня. Я кивнула.

Он заказал мартини.

— Вы не хотите повторить? — спросила я, понимая, что ступаю на зыбкую почву.

— Я не могу. Две порции за вечер — мой лимит. Разумеется, иногда я его нарушаю. Но когда это случается…

Он выставил вперед ладони, будто пытаясь сдержать какой-то напор.

— Вы вступали в «Анонимных алкоголиков» или что-то в этом роде? — осведомилась я.

— О да! Четыре года в АА. Мой наставник до сих пор регулярно звонит, проверяет, как я держусь. Ему очень не нравится, что я вообще пью. Все они там немного доктринеры и янсенисты. Я-то, поскольку выпивка стоила мне профессии — и я был уже на пути к циррозу, — твердо решил, что сумею с этим покончить и сам, без громких слов о божественном. Но Чарли — это мой наставник — беспокоится, что я могу соскользнуть, если буду выпивать, как сейчас, по два глотка за вечер.

— Трезвость — это добродетель, которую все несколько переоценивают.

— Совершенно согласен, но только если не переходить границы, которую сам себе установил. Поэтому два глотка — лучше, чем ничего. Но три глотка…

— Вы рассказывали, что преподавали, когда жили на востоке. Как это началось?

— Примерно через год после того, как выписался наконец из больницы. Но вряд ли вам интересно слушать про мою ничем не примечательную жизнь…

— Вообще-то интересно.

— Потому что в ней все так нескладно?

— А у кого по-другому?

— И то правда.

— Мне просто хотелось…

— Давайте сначала сделаем заказ.

Он указал на лежащее передо мной меню. Раскрыв его, я тихо ахнула, обнаружив, что горячие блюда стоили от двадцати восьми до сорока двух долларов.

— Давайте заплатим вскладчину, — предложила я. — Уж очень здесь дорого.

— Я только вчера получил чек из «Граммофона». Этого хватит на весь сегодняшний вечер, тем более что английский фунт пока еще вдвое дороже канадского доллара.

— Но я уверена, что вы могли бы найти что-то более нужное, на что истратить эти деньги…

— Позвольте мне самому судить об этом.

Подоспел мой мартини. Мы сделали заказ. Я сделала глоток и слегка вздрогнула от удовольствия, когда ледяной джин обжег горло. Верн снова начал крутить в руках стакан, решая, видимо, заказать ли вторую порцию горячительного прямо сейчас или дождаться, когда подадут еду.

— Ваша супруга… Джессика, верно? — спросила я.

— У вас отличная память. Да, она была медсестрой в отделении, куда меня… поместили.

В последующие полтора часа я выслушала вторую часть истории Верна Берна. По мере того как он говорил, сюжет обретал форму. Срыв в Лондоне был следствием психического расстройства, природу которого в те годы определяли неверно, связывая с «дефектом личности», тогда как на самом деле, как известно сейчас, причина заболевания — в нарушении нейрохимических процессов.

Последовали три года лишения свободы, поочередно в нескольких рядовых канадских больничках. Электрошоки и отупляющие коктейли из транквилизаторов снимали тревогу, зато лишали сил и энергии, и это не говоря уже об убитой надежде вновь попытаться стать концертирующим пианистом. Взамен банальная работа учителем музыки в заштатном городишке. Медсестра, которой нравилось его охранять и заботиться о нем и которая стала сварливой женой. Дочь, которую он боготворил, но у которой с раннего возраста тоже проявились признаки психической нестабильности. Они с женой начали выпивать вместе. В результате — жуткие пьяные свары, которые и разрушили брак. В конце концов жена сбежала от него с местным полицейским и никогда больше не видела свою дочь. Верн был полон решимости вытащить Лоис, излечить от шизофрении, которая начала заявлять о себе, когда девочке было одиннадцать лет. Потом dementia praecox (Верн употребил научное название болезни) заставила Лоис броситься с ножницами на учительницу, попытаться разбить окно в полицейском участке, куда ее доставили, а потом вскрыть себе вены («Ей было тогда только тринадцать»). У Верна не было выбора, пришлось дать согласие на госпитализацию. Затем — все усугубляющиеся проблемы с алкоголем. Прыжок из автомобиля. Увольнение из музыкальной школы. Вынужденное возвращение в Калгари. Мать, которая снова забрала его к себе и по-своему, спокойно, но настойчиво, вывела его из этого состояния, помогла начать все с начала. Работа в библиотеке. Постепенное обретение некоего равновесия — до такой степени, что, узнав, что его дочери придется всю жизнь провести в стенах специализированного учреждения, он выдержал и сумел не сорваться. Решение четыре раза в год неукоснительно летать на восток, чтобы проводить с ней по несколько дней. Его мать, перед смертью взявшая с него обещание, что он снова начнет играть на фортепьяно. Потом…