Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Альбинос стоял почти вплотную ко мне и невинно мигал красными глазками. Белые брови и белые ресницы – вот что было в нем самое отвратительное.
Я вскочил с табурета и рванулся к двери. Там стояли двое хлопцев в камуфляже, с автоматами. Они ощетинились, только я сделал первый шаг.
А вот и провал, и арест.
Как-то меня уже забирали в ментовку в Ростове. Там все было патриархально просто – мент вывернул руку, нагнул меня, так что я почти уперся в вонючую ширинку его серых штанов, подержал немного, отпустил и сказал: «Пошли, что ли?»
Здесь же все как в хорошем кино – почти ласково. Прислали альбиноса. Ночь стала днем, день – ночью, а времени больше не будет.
Я не увидел Марию. Ее увезли. Скорее всего, на моей арендованной машине. Разумеется, есть я не стал. В номере мне дозволено было взять зубную щетку, надеть брюки вместо шорт, ботинки вместо шлепанцев и еще куртку. В советском «уазике» (очевидная пародия на белого коня-лендровера), зажатого с двух сторон пахучими бойцами (альбинос на переднем сиденье), меня повезли в столицу. Ехали долго, мучительно, часа через два дождь перестал, вышло солнце во всей запоздалой красе, началась несусветная жара.
В Ньока-Прайя меня сдали в полицейский участок – душная крохотная камера с двумя пластиковыми ведрами: одно пустое – параша; в другом на треть мутноватая водица – пить. Ночью грызли комары – заснуть не пришлось. Утром угостили полмиской ссохшейся кукурузной каши. Ложку не дали, ел рукой, есть хотелось. Воду выпил, новой не дали. Ни допросов, ни вопросов. Еще ночь в сторожкой дремоте, еще пайка каши утром. Потом затолкали в тот же «уазик», правда, на сей раз без альбиноса, и колонна под прикрытием двух бронетранспортеров выдвинулась в столицу.
Альбинос навестил меня днем позже. В городе колонна рассосалась, меня повезли на Байшу, провезли мимо моей гостиницы и дальше переулками – в рыбный порт. Конвоиры вывели меня на причал, подтолкнули к катерку, бившемуся внизу бортом о деревянные сваи. Я прыгнул, упал на бок, но вполне удачно – ничего не сломал. Конвоиры – следом. В кабинке стоял за рулем боец в камуфляже. Конвоиры оттолкнулись руками от причала, и катерок почапал по грязной ряби гавани.
Качку не переношу: минут через двадцать стало мутить, разболелась голова, солнце палило сумасшедше. Я лежал, как упал – на боку, смотрел в воду. Как в воду смотрел.
Сознание ушло. Очнулся от ощущения легкого удара по голове, и тут же шибануло в ноздри сыростью. Мутно раскрыл глаза – это солдатик вылил на меня ведро забортной воды. Правда, лежал я уже не в катере, а на песке пляжа. Зачтут приговор, расстреляют? Банально как жизнь.
Повернул голову: метрах в двадцати ржавые ворота, за ними двор с белым низким строением в глубине.
Конвоиры поднимают меня, я оглядываюсь и соображаю: я на острове, на том самом, что дробил горизонт в ту первую мою ночь с Марией. Как раз за спиной, километрах в двух – берег, на котором мы стояли.
Я вдруг вспомнил, что кто-то в лагере мне уже говорил про тюрьму на острове. Странно только, что меня не повезли сначала в Seguranca, a сразу сюда. Боятся – сбегу? Впрочем, плевать. Эмоций нет – голова раскалывается.
Меня волокут за ворота через пыльную площадь, в барак, в камеру, кладут на тощий тростниковый матрас. Отворачиваюсь к грязной стене, закрываю глаза.
Это не сон. Или сон. Или бред. Не знаю. Мерещатся звуки, похожие на тревожную дробь тамтамов. Я часто слышал ее в буше. Но стоит разлепить глаза – звуки исчезают. Наступает звенящая жаркая тишина. Лишь изредка ее нарушают далекие голоса – то ли с улицы, то ли из тюремного коридора.
Меня поднимают, ведут. Заводят в белую комнатушку со столом и двумя стульями у окна. За столом альбинос, меня сажают напротив.
– Добрый день, мистер Бен, – говорит он. – Как отдохнули?
Собираю волю в кулак, улыбаюсь:
– Отлично, отлично выспался! Я не совсем понимаю, почему вы называете меня этим странным именем?
Альбинос улыбается, но акульи глазки его не смеются, смотрят скучно – эта скука меня смущает.
– Я называю вас потому так, что надо же вас как-то называть! Ведь не Георгом же Даниэльсеном…
– Отчего нет?
– Оттого, что вы – не он. Мы не знаем, где он и где Ингрид Дирби, но надеемся, что знаете вы.
– Увы, мистер…
– Кардозу.
– Увы, мистер Кардозу.
– Тогда объясните мне, каким образом у вас оказались документы гражданина Королевства Дания Георга Даниэльсена?
– Нашел. В Мукумбуре. В гостинице. Валялись возле бассейна.
– Решили присвоить себе, а заодно и имя?
– Так, шутка. Знаете, иной раз полезно сменить имя, национальность. Даже пол!.. Обновляет кровь.
– Даже пол? Надеюсь, пол вы не меняли?
– Отчего же, может быть…
Я чувствовал себя слабо, чуть не валился со стула, но и как-то раскованно. В таком состоянии отменно работают чувство юмора и фантазия. Это сродни похмелью. Недаром в похмелье я написал, наверное, лучшие свои строки. Говорят, что научно это очень объяснимо: будто бы организм таким образом борется, мобилизует все силы против потравы.
Альбинос казался невозмутимым, глазки – по-прежнему скучали. Точно механический мутант. Интересно, сколько ему лет? Альбиносы, кажется, недолго живут. Женат? У него вообще когда-нибудь стоит? Или он словно скопец? Мутант-скопец-альбинос.
– Можно спросить, по какой причине меня задержали? На каком основании держат в тюрьме, мистер… Кардозу, кажется?
– О, мистер Бен, о причине не беспокойтесь! Хотя бы потому, что вы находитесь нелегально в нашей стране, у вас при себе нет никаких документов, подтверждающих вашу личность. Ни единого. Хотя бы по этой причине…
– Понятно.
– Итак?…
– Мне, мистер… Кардозу, решительно нечего добавить. Амнезия! Все забыл, ничего не помню! Хотите, называйте меня Беном, хотите – Томом, хотите – Никем. Chamo-me Ninguem[33]! – прибавил я со смехом.
– Эй, там! – негромко крикнул альбинос, и в комнату вошел боец с автоматом.
Альбинос махнул рукой: «Увести!».
Мое одиночество было недолгим: не успел я лечь на грязный матрас, вошли надзиратели и отвели меня в общую камеру – большую грязную комнату, битком набитую неграми.
Спектакль получился на славу – первым делом раздался дружный хриплый хохот. Когда он наконец стих, я поздоровался: «Boa tarde, amigos!» – и новый взрыв хохота, причем он перемежался с многократным эхом: Boa tarde, amigos! Boa tarde, amigos! Boa tarde, amigos!..
– Мафута называет нас своими друзьями!
– Вы слышали?
– Вы слышали?!