Ничто не возникает из ниоткуда. Новая паранормальность не является следствием воображения Путина. Мифология «специальной операции» не является креативным продуктом творчества ни самого Путина, ни его администрации. Она пришла в Кремль извне, отразилась в зазеркалье русской посткоммунистической власти и вернулась обратно во внешнюю среду, откуда пришла, в качестве концепта «русского мира», похожего на осетрину даже не второй, а третьей свежести. Этот достаточно плоский мир по-прежнему стоит на трех русских китах: православном фундаментализме, славянофильстве и сталинизме (радикальной версии русского большевизма). Уже само перечисление этих «духовных корней» говорит, что идеологию эту все-таки отнюдь не на помойке нашли (хотя многим и кажется, что именно там), а связали из стеблей, уходящих своими корнями в самую глубь русской духовной культуры, в ее темный подвал. И только поэтому, на мой взгляд, пропаганда так мощно зашла.

К середине XIX века русские, по мнению историка Ключевского, сформировались как политическая народность, т. е. как культурная общность, обладающая собственным языком и религией, сумевшая сформировать централизованную государственность в качестве своей политической оболочки. Это было формально и неформально теократическое государство, жизнь которого была выстроена вокруг православия – религии с глобальными амбициями и претензиями на исключительность. Политическая и религиозная жизнь империи были неотделимы друг от друга, а император являлся также и формальным главой церкви. По моему мнению, с тех пор и до сегодняшнего дня Россия остается теократическим государством либо в открытой, либо в латентной форме (как в советскую эпоху, когда государственной религией временно был коммунизм).

Приблизительно в это же время, в середине XIX века, в России начала формироваться светская идеология. Но с самого начала процесс пошел «не так». Дело в том, что, когда русские только оформлялись в качестве политической народности, рядом в Европе уже бурно шел процесс образования наций – общностей более высокого порядка, объединенных не по принципу крови и религии, а вокруг гражданственности (набора абстрактных гуманистических по своей природе ценностей). Поэтому зарождавшейся русской идеологии пришлось «переобуваться на ходу» и срочно вырабатывать свое отношение к нации и национальному государству.

В результате идеология в России появилась сразу как бы в двух конкурирующих друг с другом форматах: западническом, который с ходу признавал преимущество западной социально-экономической модели и требовал ее применения в России, и славянофильском, который, напротив, отвергал эту модель и требовал изоляции России от Запада с целью сохранения ее самобытности (читай – православной прошивки). Это сформировало на будущее не один, а два потенциально возможных духовных паттерна политического развития России – православно-западнический и православно-славянофильский.

В XIX веке историческое развитие России происходило преимущественно в лоне православно-западнического паттерна. В конце XIX века западничество радикализовалось и вобрало в себя отчасти мессианский пафос славянофильства.

Так возник большевизм как отчасти гибридное духовное течение. Относительно небольшая секта большевиков в условиях войны и разрухи смогла навязать свою квазирелигиозную философию русскому обществу и узурпировать политическую власть.

Впоследствии Великая депрессия в совокупности с массой других обстоятельств стала триггером перерождения большевизма в сталинизм – радикальную, тоталитарную, латентно-националистическую идеологию, в которой пролетарское мессианство было органично вписано в мессианство православное.

По сути, с высоты сегодняшнего дня можно сказать, что сталинизм никогда не был случайным зигзагом заблудившейся русской души, а лежал в генеральном русле развития русской идеологии, был теснейшим образом связан с незападническими компонентами большевизма – как со славянофильством, так и с радикальным православием, которые можно рассматривать в качестве его предтеч. Сталинизм был связан с духовным наследием России и, будучи подвергнутым обструкции, не развоплотился, а ушел под землю и стал «андеграундом».

Большевизм как движение умер в 1953 году, но не потому, что умер Сталин, а в результате совершенного сталинскими наследниками антибериевского переворота, положившего конец эпохе «диктатуры пролетариата», т. е. теории и практике ничем не ограниченного политического насилия. За этим последовали четыре долгих десятилетия его медленного разложения и превращения в интеллектуальный компост. Большевизм – ранее довольно цельное движение – стал распадаться на свои составные части, т. е. на обломки некогда интегрированных в нем западнического и славянофильского паттернов.

Из-под ветшающего фасада стала выглядывать старая кладка: то вспыхнет вражда между литературными кружками, стоящими за журналами «Новый мир» и «Октябрь», в которой угадывается вечный спор западников и славянофилов; то явно обозначат себя консервативное и либеральное крыло в партийной цитадели; то пойдут по стране гулять подметные черносотенные письма с плачем о русском народе.

Не была исключением и диссидентская среда. Очень скоро в ней сформировались те же два полюса: ориентированный на Европу и либеральные ценности и антизападный, религиозно-консервативный. Это разделение было персонализировано фигурами Сахарова и Солженицына. Антисоветизм и антикоммунизм Солженицына долгое время заслонял природу его идеологических воззрений как нечто менее существенное по сравнению с его борьбой с режимом. А зря. К ним имеет смысл внимательно присмотреться. Вот небольшой отрывок из его последней крупной работы 1990-х годов: «Не могу отнестись без пронзающей горечи к искусственному разрубу славянства восточного… От самых первых шагов создания украинского государства там раздувалась – для укрепления политических рядов – мнимая военная угроза от России… „Угроза войны“ так жаждалась ими (для укрепления слишком еще разбродного „украинского сознания“), что достаточно было России заявить лишь о намерении продавать нефть не по дешевке, а по мировым ценам – с Украины грозно откликались: „Это – война!!!“ <…> По мере того как украинские националисты разворачивали свою идеологию, в ней брали верх самые дикие крайности трактовок и призывов. Мы узнали, что украинская нация – это „сверхнация“, она настолько уходит в тысячелетние глубины веков, что украинцем был не только Владимир Святой, но даже, по видимости, и Гомер – и в подобном духе комично переделываются школьные учебники на Украине, ибо украинский национализм, при столь явном меньшинстве этих националистов, напорно возводится в идеологию всей Украины»[110].

Подбирая цитату из Солженицына, мне труднее всего было понять, где поставить точку. По-хорошему, надо было бы скопировать сюда текст всей брошюры целиком, но в этом нет никакой необходимости: ее конспект все только что прослушали в изложении Путина 22 февраля 2022 года. Я далек от мысли обвинять президента в плагиате, но новое в том, что говорит сегодня Путин, лишь то, что это говорит Путин. Все эти идеи являются продуктами разложения коммунистической идеологии, которые до этого десятилетиями прели сначала в советском застойном подполье, а потом валялись бесхозными на заднем дворе «лихих девяностых».

Перестройка была бенефисом «новопредставленных» русских западников. Все остальные идейные течения сначала были отодвинуты на второй план, а после 1993 года и вовсе загнаны в подполье. Там они деградировали и дробились на секты: гумилевские, сталинистские, радикально-православные и пр. У них были свои пророки вроде Кургиняна, Дугина или Проханова (всех не счесть), к которым относились как к юродивым. Оказавшись под давлением, эти духовные течения стали активно смешиваться, образуя причудливые и невероятные с точки зрения здравого смысла сочетания вроде православных сталинистов или левых евразийцев. Они могли бы так прозябать десятилетиями, но в начале XXI века на всю эту макулатуру нашелся оптовый покупатель в лице новой власти.

Дело в том, что параллельно в политической сфере шел другой процесс. Небольшая, но крепко сколоченная группа «питерцев» в силу лишь отчасти случайных обстоятельств крепко оседлала власть в России и остро нуждалась в идеологическом обосновании своих политических амбиций. Сама она, обладая всеми признаками довольно узкой политической секты, естественным образом тяготела к определенному сектантскому мировоззрению, поэтому уже на первых порах между «православным подпольем» и «питерскими» возникло взаимное притяжение. Плодом этой любви стал оксюморон эпохи Путина «православные чекисты» и их манифест – изданный в 2005–2010 годах анонимный многотомный «Проект Россия».

Однако до 2012 года этот «союз меча и орала» оставался непубличным. Контакты носили кулуарный характер,