Мистер Хилбери проживал в доме с определенным порядковым номером, выделявшим его среди других домов на той же улице, вовремя заполнял квитанции и оплачивал аренду, оформленную на семь лет вперед, а потому считал себя вправе устанавливать нормы поведения для всех остальных в его доме. Этим правом — а что еще оставалось делать? — он и решил воспользоваться, столкнувшись с вопиющим беззаконием и падением нравов. Родни подчинился и исчез. Кассандру отправили на поезд, уходивший из Лондона в понедельник в половине двенадцатого утра. От Денема не было ни слуху ни духу. В доме осталась только Кэтрин, законопослушная обитательница собственных комнат на верхнем этаже, и мистер Хилбери надеялся, что своим присутствием сумеет удержать ее от дальнейших опрометчивых поступков. На следующий день они пожелали друг другу доброго утра, и, хотя ход мыслей дочери по-прежнему оставался для мистера Хилбери загадкой, даже обычное приветствие он воспринял как добрый знак: в последние дни она его вообще не замечала. Он отправился в свой кабинет и сел писать письмо жене, то и дело зачеркивая и начиная заново. Он просил ее как можно скорее вернуться домой, чтобы разобраться с некими непредвиденными семейными обстоятельствами, — в первых черновиках он даже описывал эти обстоятельства в деталях, но в окончательной редакции письма осторожно обошелся общими словами и умолчаниями. Даже если она соберется домой немедленно, думал он, то ждать ее следует не раньше вечера вторника, — и мрачно прикинул, сколько часов еще ему предстоит коротать наедине с дочерью, в роли домашнего тирана.

Интересно, чем она сейчас занята? — думал он, надписывая адрес на конверте. Присматривать за телефоном он не мог — и вообще не желал за ней шпионить. Дочь вправе распоряжаться собой, и ждать можно было чего угодно. Но куда больше мистера Хилбери тревожила даже не эта шаткость нынешнего положения, а воспоминание о странной, неприятной и даже непристойной сцене, участником которой он стал накануне вечером. Воспоминания о ней причиняли ему почти физическое неудобство.

Однако Кэтрин была далека от телефона — и в прямом и в переносном смысле. Она сидела у себя в комнате за столом, а перед ней лежали справочники, раскрыв бледное нутро и выпустив на свет Божий потаенные листы, которые уже образовали приличную стопку. Она ожесточенно и сосредоточенно работала, и работа замечательным образом глушила все неприятные воспоминания. Избавившись от непрошеных мыслей, ее разум почерпнул в этой победе новые силы — ряды значков и цифр, выведенные мелким уверенным почерком на белой бумаге, показывали последовательные стадии этого процесса. Был день, шарканье метлы и звук шагов говорили о том, что там, по ту сторону двери, люди заняты делом, — эта дверь, которую могли распахнуть в любую секунду, оставалась ее единственной защитой от внешнего мира. Но в своем маленьком царстве она была полновластной хозяйкой.

Кто-то неслышно подошел к ее комнате. Мечтательные, неспешные, задумчивые шаги — так и должны ходить те, кому за шестьдесят и чьи руки полны цветов и листьев, — эти шаги приблизились, и в дверь тихонько постучали лавровой ветвью; Кэтрин замерла, не отрывая карандаша от бумаги. Она сидела, глядя прямо перед собой и надеясь, что непрошеный гость уйдет. Но вместо этого дверь открылась. Сперва Кэтрин увидела, как в комнату сам собой вплыл огромный букет, а затем узнала мать, чье лицо было почти полностью скрыто за желтыми цветами и пушистыми веточками вербы.

— С могилы Шекспира! — провозгласила миссис Хилбери, бросая на пол охапку цветов, как трофей, и раскрывая объятия дочери. — Слава Богу, Кэтрин! — воскликнула она, — Слава Богу!

— Ты вернулась? — невпопад спросила Кэтрин, поднимаясь ей навстречу.

Ее мысли еще были заняты работой, но все равно было отрадно сознавать, что мать дома, и благодарит Бога неведомо за что, и усыпает пол цветами и листьями с могилы Шекспира.

— Чувства — это самое важное! Все остальное — чепуха, — продолжила миссис Хилбери. — Имя — это еще не все, хотя мы придаем ему до смешного много значения. Кому нужны эти нелепые, бессвязные и назойливые письма? И я не хотела, чтобы твой отец рассказывал мне всякие глупости, ведь я еще раньше все знала. И я молила Бога, чтобы так случилось.

— Ты знала? — тихо и нерешительно повторила Кэтрин, глядя куда-то в пространство. — Но откуда? — И она начала, как ребенок, дергать кисточку на материнском пальто.

— Ты все мне рассказала в первый же вечер, Кэтрин. Да, ты говорила о нем на тысячу ладов — и при гостях за ужином, и когда речь шла о книгах, — все было понятно, стоило тебе войти в комнату и произнести его имя.

Казалось, Кэтрин обдумывает слова матери. Затем она мрачно заметила:

— Я не собираюсь замуж за Уильяма. И еще Кассандра…

— Ну да, и еще Кассандра, — ответила миссис Хилбери. — Признаюсь, сперва мне было немного обидно… Но в конце концов, она так чудесно играет на фортепиано! Расскажи, Кэтрин, — вдруг попросила она, — куда ты ездила в тот вечер, когда она играла Моцарта, а ты думала, что я сплю?

Кэтрин с трудом припомнила события того дня.

— К Мэри Датчет, — ответила она.

— Ах вот как… — произнесла миссис Хилбери несколько разочарованно. — А я представляла такую чудесную романтическую историю…

Она взглянула на дочь. Кэтрин вздрогнула под этим взглядом, невинным и проницательным одновременно; она покраснела, отвернулась, потом снова взглянула на мать.

— Я не люблю Ральфа Денема, — сказала она.

— Не стоит выходить замуж без любви, — ответила миссис Хилбери. — Но может быть, тут что-то другое?

— Мы хотим видеться время от времени, может, даже часто, но оставаться при этом свободными, — продолжала Кэтрин.

— Видеться здесь, или у него дома, или на улице. — Миссис Хилбери прикидывала вслух варианты, и ни один из них ей не нравился. Ясно было, что у нее есть свои источники информации и, разумеется, множество «нелепых писем» от сестры мужа.

— Да. Или уехать в деревню, — закончила Кэтрин.

Миссис Хилбери вдруг расстроилась и, по своему обыкновению, отвернулась в поисках утешения к окну.

— Тогда в магазине он был так заботлив… А как он сразу же отыскал руины! Мне с ним было так спокойно…

— Спокойно? Нет, он страшно безрассудный! Он хочет бросить работу и поселиться в домике в деревне и писать книги, но у него нет ни копейки денег, зато есть множество братьев и сестер, и он их содержит.

— А мать у него есть? — поинтересовалась миссис Хилбери.

— Да. Почтенная пожилая дама, седая. — Кэтрин рассказала, как ездила к Денему, и миссис Хилбери узнала, что его дом ужасно некрасивый, но Ральф безропотно все терпит, и все там держится на нем, и у него комнатка под самой крышей с потрясающим видом на Лондон и еще ручной грач.

— Несчастная старая птица, живет в углу, облезлая, — сказала Кэтрин так нежно, словно говорила не о граче, но о человечестве, ждущем, чтобы Ральф Денем пришел и утолил его страдания.