Он велик был и в изгнании, уверенный в неукоризненной, доблестной жизни, с спокойным духом переносил неожиданный переворот… Страдалец! Мог ли он ожидать, чтоб когда-либо своим лицом осуществил повествование о Велисарии? Сбылось с необыкновенно резким шумом (разница в том, что Велисария вызывал обратно совет народный, Суворова просят германские царствующие престолы); имя его не переставало греметь в Европе; потрясенная Германия обращается к российскому Императору с просьбою дать ей непобедимаго Суворова спасать царей, угрожаемых бурею западнаго треволнения. Российский Император склоняется на ходатайство австрийскаго императора, призывает Суворова из заточения, принимает его с рыцарским объятием, возлагает на него Мальтийский орден, возглашает: «Иди спасать царей!» Суворов, по уставу ордена, стоя на правом колене, принимает крест, обращается к горнему властителю, ответствует: «Великий Боже! спаси царей!» и, не теряя минуты, спешит пожинать новые лавры с вверенными ему соединенными армиями в пределах Верхней Италии[248]. (Фукс повествует о происшествиях того времени).

Многие из соотечественников, зная, лично или по преданию, что в эпоху блестящих дел графа Суворова, с 1788-го по 1796 год, последние 4 года я имел счастие быть облеченным полною его доверенностию и должностию начальника главнаго штаба, настаивали на изыскании материалов известнаго мне времени для пополнения истории сего знаменитаго героя. Я хранил многие любопытные отрывки при себе, как драгоценность; но, по особому несчастию, в кампанию 1813 года в ретираде от Дрездена по трудной дороге в Богемских Горах в арьергарде под командою графа Витгенштейна, мой экипаж попался между австрийскими пороховыми ящиками и их партикулярными повозками, которыя по повелению Шварценберга взрывали и жгли; в то же время и моя коляска разграблена и сожжена со всеми прежними драгоценностями моими и документами по тогдашней моей должности военнаго директора путей, о чем хранится свидетельство графа Витгенштейна.

Сохраненныя же в России не могут пополнить погибшаго; но с ними сохранилась антингова история. Антинг издал свое сочинение в Лондоне на французском языке, как выше сказано, в двух небольших томах, и последнее издание 1799 года. Он доставил ко мне один экземпляр уже в 1801-м году. Поручение покойнаго князя Суворова лежало на душе, как священнейшая обязанность; но разныя события и обстоятельства, а более недоверчивость к собственному дарованию были сильными преткновениями к исполнению моего долга; наконец, в свободные дни моей жизни осмеливался я делать приступы к исправлению и дополнению о военных происшествиях, повествуемых во втором томе антингова сочинения, – особыми выписками, которыя вместе с историею Антинга предоставляю для перевода на отечественный язык свежему и лучшему перу.

В заключение, священною обязанностию считаю добавить, что все здесь изложенное мною не имеет тени вымысла, а истинная быль; всегда был я далек самолюбия, а может ли эта минута в старости имеет место? Нет, я желаю только оставить в истории истинное понятие о свойствах этого великаго человека, будучи сряду 8 лет при его лице счастливейшим исполнителем его важнейших поручений. В продолжении 8 лет я был счастливейшим из находившихся в ближайших поручениях этого великаго человека, неразлучным свидетелем гения его военнаго искусства, быстраго его постижения и предусмотрения обстоятельств, хладнокровнаго присутствия духа в самых жарких делах, неутомимаго наблюдателя за последствиями, строгаго попечителя о благосостоянии и продовольствии войск, великодушнаго и человеколюбиваго к побежденным, заботливаго покровителя мирных обывателей, но всегда пылкаго и нетерпеливаго характера, требующаго мгновеннаго исполнения своих приказаний. Он был искренно привязан к религии, царю и отечеству, не терпел ни двуличия, ни лести. Все странности его были придуманныя с различными расчетами, может-быть собственно для него полезными, но ни для кого не вредными, так-как и все слухи о его пороках решительно были несправедливы и выдаваемы от стороны людей к нему неблагорасположенных, преимущественно по зависти к ремеслу, в чем, к – несчастию, не было недостатка.

И. Сергеев[249]. Домашние привычки и частная жизнь Суворова

Из записок отставнаго сержанта Ивана Сергеева, находившагося при Суворове шестнадцать лет безотлучно

День Суворова начинался в первом часу пополуночи. Он часто приказывал будить себя по первым петухам. В военное время, или по случаю каких-нибудь важных дел, бывало, что он вставал еще ранее, приказывая строго своему камердинеру будить его, не слушая отговорок. «Если не послушаю, тащи меня за ногу!»

Суворов спал, накрывшись одной простынею. Встав с постели еще не одетый, он начинал бегать взад и вперед по спальне, а в лагере по своей палатке, и маршировал в такт. Это продолжалось целый час до чаю, между тем, держа в руке тетрадки, он громко твердил татарские, турецкие и корельские слова и разговоры. Для упражнения в корельском языке он даже держал при себе несколько корелов из собственных своих крестьян.

Окончив уроки, которые продолжал таким образом ежедневно, он умывался. Рукомойников никогда не подавали ему; вместо того приносили в спальню два ведра самой холодной воды и большой медный таз, в два же ведра. В продолжение получаса он выплескивал из ведер воду себе на лицо, говоря, что помогает глазам. После того служители его должны были оставшуюся воду тихонько лить ему на плеча, так чтоб вода скатываясь ручейком, катилась к локтям, для чего Суворов и держал локти в таком положении. Умыванье оканчивалось во 2 часу пополуночи. Тогда входил в спальню повар Суворова с чаем, он только один наливал чай для него и даже в его присутствии кипятил воду. Налив половину чашки, подавал Князю отведывать, если чай был крепок, разбавлял водою. Суворов любил черный чай, лучшего разбора, и еще приказывал просевать сквозь сито. В скоромные дни он пил по три чашки со сливками, без хлеба и без сухарей, в постные дни без сливок, а строго наблюдал все посты, не исключая середы и пятницы.

При подании чаю требовал белой бумаги для записывания своих уроков и вытверженнаго им. Вместо орешковых чернил, он всегда писал китайскою тушью.

После чаю Суворов не назначал повару что готовить, а всегда у него спрашивал: «Что у тебя будет для гостей?» Повар отвечал, что придумал. «А для меня что?» – спрашивал князь, и повар в постный день отвечал: «уха», а в скоромный «щи». Было и жаркое. Пирожного Суворов почти никогда не ел. Соусы редко. Большой званой обед для гостей был из 7 блюд, и никогда более. После чаю Суворов, все еще неодетый, садился на софу, и начинал петь по нотным книгам духовные концерты Бортнянскаго и Сартия; пение продолжалось целый час. Суворов очень любил петь и всегда пел басом. Окончив пение, одевался, обыкновенно не долее, как в пять минут; после того снова умывал лице холодной водою и приказывал камердинеру Прошке позвать своего адъютанта, полковника Данилу Давыдовича Мандрыкина, с письменными делами.