В ближнем тылу формировались новые советские армии. В Яхроме, севернее Москвы, в ноябрьских морозах обретала очертания 1-я ударная армия. На центральном участке выдвигалась 20-я армия, 10-я сосредотачивалась южнее, у Рязани. За две недели до этого Сталин напрямик спросил Жукова о том, есть ли возможность удержать Москву. Жуков не сомневался, что Москву советские войска удержат, однако это всецело зависело от прибытия резервных частей, которые он запросил сразу же после назначения его командующим Московским фронтом[64]. «Еще бы две армии и пару сотен танков», — высказал тогда пожелание Жуков. «Вы их получите к концу ноября, но вот танков придется подождать», — ответил ему Сталин. Пришлось удерживать фронт имеющимися средствами.

В период с 1 октября по 15 ноября число советских танков на Западном фронте русских увеличилось с 450 до 700. Кроме того, в конце ноября Ставка перебросила на угрожаемые участки дополнительно 11 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий, 4 стрелковых бригады, авиадесантный корпус, а также танковые и специальные подразделения. Началось формирование новых армий: 28-й, 39-й, 58-й, 60-й и 61-й[65]. Всего с начала войны насчитывалось 194 вновь созданных дивизии и 94 бригады. В этой связи следует упомянуть, что Красная Армия к началу войны располагала 291 дивизией.

Советская разведка на основании данных, представленных Рихардом Зорге, имела все основания считать, что Япония не вступит в войну на востоке страны, что, в свою очередь, позволило перебросить из Сибири на западные участки фронта значительное число живой силы и техники. И хотя вновь прибывшим соединениям и частям лишь предстояло обретать боевой опыт, хотя артиллерийские и танковые части нуждались в основательном пополнении, это были свежие силы. И они готовились нанести контрудар, чтобы отбросить врага, сумевшего забраться так далеко.

«Flucht nach vorn»

Flucht nach vorn — отчаянный рывок вперед немцев на Москву основывался на вере в то, что советские вооруженные силы разгромлены. Гальдер напоминал фон Боку: «Противник тоже не имеет резервов в тылу и в этом отношении наверняка находится в еще более худшем положении, чем мы. В настоящий момент обе стороны напрягают свои последние силы, и верх возьмет тот, кто проявит большее упорство». Но упорство немецких солдат объяснялось исключительно стремлением поскорее закончить кампанию, и ничем другим. Не будучи в курсе истинного положения дел, они инстинктивно чувствовали, что «наверху» принято «решение» овладеть Москвой, а лично для них упомянутое решение в случае успеха означало возможность передохнуть, получить кров над головой, пусть временный, а затем, глядишь, и войне конец. Тема Москвы стала доминирующей в письмах с фронта, дневниках и донесениях.

Время и расстояние измерялось близостью к советской столице.

Фон Бок 21 ноября досадовал, что «наступление не обладает необходимой глубиной. По числу дивизий, если мыслить чисто штабными категориями, соотношение сил вряд ли менее благоприятно, чем обычно». Ужасны, по мнению генерал-фельдмаршала, последствия потерь личного состава, «…отдельные роты насчитывают от 20 до 30 человек…» Боеспособность войск существенно снизилась и в результате потерь среди офицерского состава: «громадные потери командного состава и усталость личного состава, да еще жуткие морозы в придачу — все это кардинально меняет картину». Алоис Кельнер, курьер, постоянно сновавший из дивизии в дивизию под Наро-Фоминском, в 70 километрах от Москвы, был полностью в курсе обстановки на этом участке фронта. «Замерзшие тела убитых немецких солдат штабелями уложены вдоль дорог, как бревна, — делится Кельнер впечатлениями. — В каждом таком штабеле человек по 60–70». Резко возросли потери среди офицеров. «Наиболее ощутимы потери среди командного состава. Многими батальонами командуют лейтенанты, один обер-лейтенант командует полком…» — подтверждает и фельдмаршал фон Бок.

Командир танка Карл Рупп вспоминает «последнюю атаку в каком-то лесочке». Их подразделение наступало в составе 5-й танковой дивизии в 25–30 километрах от Москвы.

«Впереди двигались два танка Pz-II и два Pz-III. Замыкал колонну еще один Pz-II, в центре следовали автоматчики. Головной танк был подбит, экипаж погиб на месте. Я находился во втором. Пробиться не было никакой возможности, и нам пришлось повернуть назад».

Бывали случаи, когда немцы добирались до трамвайных остановок в пригородах Москвы[66]. По ночам они с любопытством наблюдали, как советские зенитки обстреливают появлявшиеся над Москвой немецкие бомбардировщики.

Описанные танковые атаки на самом деле представляли собой скорее разведку боем. Наступление немцев отличала одна особенность: небольшое продвижение вперед за счет кратковременных беспокоящих, но ожесточенных атак. И немцы, и русские, похоже, плохо представляли себе общую обстановку. Герд Хабеданк, стоявший как-то в охранении у одной из лесных дорог вместе с другими пехотинцами, «внезапно услышал гул танковых двигателей. Со стороны нашего тыла на нас неслись русские танки». Три советских «тридцатьчетверки» пронеслись мимо поста охранения, окатив всех снегом. «К броне танков, — продолжает Хабеданк, — прижимались скрюченные фигуры русских пехотинцев. Видимо, они хотели таким образом прорваться к Москве». Немцы открыли беспорядочную стрельбу, и несколько человек русских свалились в снег. «Потом последний танк… въехал в воронку от снаряда, и тут в него угодил противотанковый снаряд. Но танк, как ни в чем не бывало, уполз прочь по узенькой дорожке и вскоре исчез из виду за деревьями, выплюнув синие клубы дыма». Один немецкий танк Pz-III тут же встал в засаду. Первой его жертвой стал русский бронетранспортер, тоже направлявшийся в сторону Москвы. В результате прямого попадания бронетранспортер был подбит и съехал с дороги. При осмотре машины выяснилось, что на спидометре всего 476 пройденных километров. «Видимо, они его только что получили», — свидетельствует Хабеданк.