Поставив положительную оценку работе офицера, кадровик доложил непосредственному начальству свои выводы. Через неделю Полякова вызвал начальник Управления кадров и предложил должность военного атташе (ВАТ) в Бирме. Кандидат внешне спокойно согласился, хотя на душе играли фанфары — его планам суждено скоро сбыться!

Потом колесо «сватания» покатилось по известной дорожке. Выездная комиссия ГРУ и комиссия инстанции в Административном отделе ЦК КПСС дали «добро» на предлагаемую полковнику Полякову должность руководителя аппарата ВАТ в Бирме.

И вот она, «птица счастья радостного дня», — 3 ноября 1965 года он вылетает в Бирму в качестве военного атташе при посольстве СССР. Одновременно ему вменялась Москвой работа по руководству центром радиоперехвата в Рангуне. Сразу же по прилете новый руководитель быстро принял дела у своего предшественника и стал руководить аппаратом.

Офицеры резидентуры ГРУ уже через несколько дней почувствовали, что в советское представительство прибыл требовательный, даже с несколько жестким стилем руководитель. Говоря о характере Полякова, многие его сослуживцы отмечали элементы грубости, а порой и хамства во взаимоотношениях с подчиненными, в то же время вежливость и толерантность — с вышестоящим начальством, как армейским, так и мидовским. Как известно, двоедушные люди легко меняют свои правила поведения в коллективе.

Так, бывший сослуживец Полякова по нью-йоркской резидентуре в 60-е годы генерал-лейтенант ГРУ в отставке Леонид Гульев рассказывал автору, что в отношениях с подчиненными Дмитрий Федорович не всегда был сдержан, часто срывался на ругань и даже сквернословие в беседах и на совещаниях в заграничном аппарате ГРУ. Мог нагрубить, обругать офицера из-за сущего пустяка, что у многих порождало ненависть к нему. Даже за незначительную ошибку он буквально готов был затоптать в грязь любого офицера. Слова-паразиты: «коновал», «урод», «недоросль» часто слетали с его уст.

С другой стороны — автор книги «Сколько стоит продать Родину» Д.П. Прохоров, ссылаясь на интервью, данное автору близким генералу человеком на условиях анонимности, писал, что «в отличие от большинства других советских офицеров, завербованных ФБР и ЦРУ, Поляков не курил, почти не пил и не изменял жене».

Опять же по словам близкого к семье Поляковых человека, ее глава «был сдержанным, чутким и добрым семьянином, очень любил жену Нину и сыновей, совершенно не гонялся за деньгами, а в самой семье царил покой. Любил во всем порядок, а хаос называл тоже порядком, который людям непонятен».

Как говорится, сколько людей, столько и мнений.

В доме у Поляковых была большая фонотека, состоящая из пластинок, магнитофонных бобин и аудиокассет. Домашняя библиотека располагала множеством книг разной направленности, фотографий, а сам Поляков перед арестом начал писать что-то вроде мемуаров, касающихся своей многолетней службы. Наверняка он писал только о своих «подвигах» на стезе военного разведчика, другую сторону жизни — предательство, можно было только вспоминать. Но ничто не меняется так часто, как прошлое, — его можно было истолковывать в разных ракурсах.

У каждого человека рано или поздно наступает время работы над ошибками, происходит переоценка ценностей. Однако свои «ошибки — преступления» он, естественно, не мог показать в воспоминаниях, хотя к чужим откровениям, даже своих коллег, относился с критичной завистью, считая, что целью написания военных мемуаров, как правило, является не восстановление истины, а вторичное уничтожение противника и прославление себя. Именно в этом направлении готовил он и свой «исторический опус».

Вот такие диаметрально противоположные оценки личности Полякова, написанные черной и белой красками, мы видим сегодня. Наверное, все же истина где-то посередине. Преображения людей на службе и дома бывают поистине фантастическими — неучтивость, холодность и хамство в одних условиях перемежаются с деликатностью, вежливостью и нежностью в других.

Мы любовь без боли не понимаем. И все же он был из той категории людей, которые, по меткому выражению Салтыкова-Щедрина, путали два понятия: «Отечество» и «ваше превосходительство». С мимикрией он был на «ты».

Но вернемся в Рангун.

Об обнаружении «Бурбона» американцами в Бирме существует две вполне правдоподобные версии — первая советская и вторая британская.

Версия первая.

Вскоре после прибытия советского офицера к новому месту службы от руководителя посольской резидентуры США в Рангуне в штаб-квартиру американской разведки в Лэнгли полетела шифрованная телеграмма. Адресована она была начальнику советского отдела ЦРУ Давиду Мэрфи и сообщала о том, что прибывший военный атташе СССР полковник Поляков проявляет необычно дружественное расположение к американским сотрудникам, особенно к тем, кто занимается разведывательной деятельностью. Пытается завязать с ними разговоры, что нетипично для советских офицеров такого ранга.

Взглянув на присланную фотографию советского военного атташе, Мэрфи от неожиданности подпрыгнул и чуть было не воскликнул: «Эврика!» Он понял, что нашел наконец-то своего агента после почти годичного молчания. Это действительно дорогая находка для разведчика, потерявшего связь со своим агентом, тем более такой величины и стажа.

«Вот и считай, с судьбою вечного союза не бывает», — обрадовался он. Судьба послала ему того, которого он потерял.

Версия вторая.

В конце 1965 года начальник советского отдела ЦРУ Дэвид Мэрфи, совершавший рутинную поездку по странам Дальнего Востока, сделал короткую остановку в Бирме. От резидента ЦРУ в Рангуне он узнал, что недавно в советской колонии появился старший офицер, который делал какие-то явно «дружеские жесты» в отношении сотрудников его резидентуры. Такое дружелюбие всегда привлекает внимание любой разведки.

Американский резидент пока располагал лишь самыми минимальными анкетными данными на этого советского офицера, но, когда сотрудники добыли его фотографию и показали Мэрфи, представитель центрального аппарата ЦРУ сразу же узнал агента ФБР «Топ-Хэта» и ЦРУ «Бурбона».

Мэрфи тут же отправил шифровку в Лэнгли о появлении в Бирме своего агента и испрашивал разрешения на продолжение оперативных контактов с ним. Следует заметить, что Мэрфи являлся одним из нескольких сотрудников советского отдела ЦРУ, кто знал не только установочные данные агента «Топ-Хэта», работавшего в то время на ФБР, но и в лицо.

Американцы быстро подсуетились с налаживанием плодотворной деятельности с потерянным агентом. Надо было наверстывать упущенное. Для восстановления связи и организации предметной работы с агентом в Рангун вылетели два опытных сотрудника ЦРУ — Джим Флинт и Пол Диллон. Они потирали руки и готовы были продекламировать: «Хорошо, что в этом месте мы с тобою будем вместе!»

Но и в данной ситуации не обошлось без сопротивления «подозрительного» Энглтона. Против решения Дэвида Мэрфи о восстановлении связи с Поляковым выступил не только начальник внешней контрразведки ЦРУ, но и заместитель самого Мэрфи — Пит Бэгли, разделявший взгляды Энглтона на эту проблему, а потому и сомневавшийся в надежности агента, тем более советского офицера из разведывательной среды. Тем более прибывшего из Москвы — из самого центрального аппарата ГРУ Генштаба.