что вместо светлой водоносной жилы вскрыл в ней пласт, откуда забил грязевой горячий вулкан… По утрам вставать и идти в комнату для омовений, ту, что с красными стенами, куда имели право входить только сам Чапос и Уничка, а потом и Колибри, было лень и ей, и ему. Поэтому тот запах пролитого ночью семени в её памяти стал сутью Чапоса и её самой в то время. Стал духом той связи. Утро открывало суть происходящего ночью. Её экстаз мог питать только мрак. Остывая, душа коробилась неприятием тела, это был миг ясности, — душа и тело не одно и то же. Но человек рядом наваливался с тою же ночной всеохватностью, и она подчинялась, и её тело откликалось. Глаза же фиксировались на картине, изображённой на стене — цветущее дерево, не имеющее запаха и живого трепета. Толстые губы присасывались к её груди, ласкали соски. Уродство происходящего тем ни менее усиливало похоть. Он поглощал её, и она становилась частью его физиологического процесса, она была пропитана его пищеварительными соками. Она была его дичь, — утратив волю, перестав биться и страдать, она вошла в его обмен веществ, став также и частью его пиршественного экстаза.

— Так будет происходить всегда?

— Да, моя желанная.

В эти моменты она вспоминала раздутые как шары груди Унички и представляла, как он высасывал женское молоко, которым питался вместе со своим ребёнком. Уничка часто становилась незримым третьим в их утреннем слиянии. Сама она где-то суетилась в это время и не знала о своём присутствии.

— Посмотри, каким шедевром я обладаю, разве он не бесподобен? — бормотал звероподобный внешне любовник, лаская её своим твёрдым и налитым готовностью к повторным слияниям орудием любви, проводя им по её животу, грудям, стремясь ещё выше — к губам, — ты любишь на него смотреть?

— Как он ужасен! — Колибри отворачивалась от Чапоса. Казалось, что и свет утра высвечивал тело любовника не без отвращения в данный момент к своей светоносной, но неотменяемой законами мира работе. Зато с удвоенной яркостью он словно ваял воздушную плоть девушки, каждый её тонкий волосок в отдельности, нежнейшую паутинку голубоватых сосудов под кожей на груди, трепетно гладил бледные бутоны недоразвитых девичьих сосков, путался в прикрытых ресницах.

— Ему и не надо быть красивым. Ему надо быть только желанным. Она его желает, а у неё нет там глаз, только ощущения.

— Но, я же красива. Ты же говоришь это. Во всём и в каждой своей части.

— Да. Чтобы он тебя желал.

— Зачем так всё устроено? Кем?

— Чтобы оплодотворять и размножаться дальше. Всё бессмыслица. Это верно. Женщина — ловушка пустоты.

Без любви — да. Всё бессмыслица. Телесный позор. Жизнь — бесконечная свалка, приговорённая к вечному гниению. Но кем так устроено? Зачем? Чапос жил на свалке. Олег в мире заданных свыше, встроенных в его жизнь смыслов. У Чапоса была его похоть, у Олега — любовь. В отсеке Олега голографические деревья казались настоящими, и там никогда не было места никому третьему, между душой и телом не было разрыва. Воспарив однажды, Колибри не хотела вниз. Её крылышки трепетали от восторга. Чудовищные наплывы лежащих внизу ржавых пустынь принадлежали миру, в который она не вернётся никогда. Ведь Олег дал ей понимание, что она птица, то самое воздушное творение, которым называл её Чапос, давая ей при этом плотное пахучее воплощение — земляное. Ладони же Олега были той силой, которая держала её на лету. Уставая, она опускалась на них, и он прикасался восхищёнными губами к её вздрагивающей и открывающейся ему навстречу душе… И вдруг она летит вниз в страшные пески бездны и ударяется плашмя об их чудовищную спресованность, и видит себя с выбитыми передними зубами, разбитым лицом, захлёбывающейся кровью и болью… И Колибри очнулась от сна или бреда, трясясь от холода. Заскорузлая тряпка не грела, кошмар продолжал вытекать за пределы сна. Чтобы загнать его ползущие щупальца назад туда, откуда и вылезают кошмары, она стала напрягать сознание, заставляя себя проснуться окончательно. Это же надо было уснуть в таком месте!

Она стала раздумывать об Уничке, раз уж она вспомнилась. Бедная маленькая Уничка со своими странными волосами, детскими ушами и ступнями, влюбившаяся в Чапоса с первого взгляда в том ночном клубе, но устыдившаяся этого из-за его нестандартной внешности, вовсе не бывшей уродливой, как сразу поняла это Колибри. И он тогда влюбился в Уничку и, злопамятный, не простил, что она упорхнула с легкомысленным баловнем — обитателем аристократических рощ. Не прощал, сажая Уничку в подвал с пауками за малейшую провинность. Колибри представила, как Уничка танцует на своих пальчиках, вращая круглым животом и подрагивая высокой грудью — предметом её гордости. Гибкая, невысокая, очаровательная и улыбчивая с фиолетовым шарфиком на груди. Чапос хранил шарфик и отдал его Колибри как знак её избранности, исключительности. Где был этот шарфик? Где-то остался валяться в той узкой комнатке. Где была теперь Уничка? Вот бы найти её. Она бы спрятала, спасла. То, что Уничка не пропадёт, не вызывало ни малейших сомнений. Жалко было её ребёнка, родившегося с гребнем на голове — признак, характерный для другой расы Паралеи, а вовсе не мутагенеза, так рассказывал Олег. На островах в океане, в стране Архипелага жило много таких людей, приземистых, широченных, очень сильных и с атавистическим гребнем на макушке. Конечно, Уничка хотела её спасти, но не по причине доброты, а из-за ревности. Но Уничка была и уникально добра, что Колибри поняла с первого взгляда на Ягодную Булочку. В то время как женщина в цепочках и браслетах с камнями невероятной расцветки была по-настоящему страшна. Кто она была? У неё были глаза лишенные души, пустые. Не появись она, не было бы в жизни Колибри и Олега. Но где Олег? И где она сама?

Одни люди губят и создают чёрный ад на белом свете. А другие любят и спасают, хотят не только сами жить в раю, но, чтобы и другие жили там. И получается, что ангелы и демоны не вымышленные духи в их невидимой миру войне, а сами люди в каждодневном взаимодействии и схватках. Только оружие демонов — смерть и чёрные, порождаемые ею страхи, а оружие ангелов — свет, любовь и обещание вечности.

Она вдруг ухватилась за радостную мысль, что Олег придёт опять. Не сможет не придти. А придёт он туда же, где её и нашёл. В клуб. И она пошла туда. И её впустили. Дали поесть, отвели вымыться и выспаться. Вечером пришёл хозяин