– Ты меня больше совсем не любишь, так? – К тому времени его голос стал хриплым и надтреснутым. – Скажи мне правду. Это какой-то другой мужчина?

– О, не будь глупцом! Я никогда в жизни не любила никого, кроме тебя.

– Но тогда почему ты хочешь уйти?

– Из-за двеомера…

– Видишь! Он значит для тебя больше, чем я.

– Не больше, чем ты. Больше, чем сама, любовь.

– Это смешно! Ни одна женщина так не думает. Так кто же это? Это не может быть Невин, а Саламандр остался в Бардеке, и…

– Родри, попридержи язык! Нет никакого другого мужчины. Ты просто пытаешься спасти свою проклятую уязвлённую гордость.

– Пусть боги проклянут тебя! Почему бы мне и не пытаться ухватиться за эту гордость?! Ведь это мне придётся объявлять всему Аберуину, что дочь серебряного кинжала не снизошла до меня.

Внезапно Джилл увидела выход. Конечно, это была ложь, откровенная ложь, но в тот момент Джилл в отчаянии пыталась разорвать цепи взаимных обвинений, упрёков и обид, которые связывали их.

– Ну, у меня тоже есть своя гордость. Или ты думаешь, я могла бы жить, посрамлённая, после того как в один прекрасный день ты дал бы мне отставку?

– Джилл! Я никогда не сделаю ничего подобного! Разве ты не слышала ни одного слова из того, что я говорил?

– Есть кое-что, чего ты не знаешь. – И она отвернулась, смущённая тем, что опустилась так низко.

– Что? – Его голос выдавал теперь судорожное беспокойство. – Что не так?

– Я бесплодна, болван. Разве ты не мог сам догадаться? После всех этих лет я так и не забеременела, а у тебя дома есть маленькая Родда, которая только и ждёт, чтобы назвать тебя отцом. Дело не в тебе.

Родри молчал так долго, что наконец она заставила себя посмотреть на него. Он плакал. Джилл чувствовала, что может попробовать на вкус свою ложь… она была подобна гнилому плоду. Тем не менее Джилл заставила себя продолжать:

– Ты должен думать об Аберуине, Родри. Что случится с рином через двадцать лет, если все ещё не будет наследника? Я не могу так поступить с Аберуином и его людьми, даже ради мужчины, которого люблю, – а я люблю тебя всем сердцем.

– Ты все равно можешь… – он остановил поток слов, поколебался, затем вытер слезы с лица, перед тем как продолжить: – Прости меня. Я хотел сказать, что ты все равно можешь оставаться моей любовницей, но это не так. После всего, через что мы прошли вместе, после этих сражений, в которых мы участвовали – ты не сможешь так жить.

– Благодарю богов за то, что ты это понимаешь! Я отказываюсь пресмыкаться и унижаться перед твоей женой и слышать, как она злорадствует каждый раз, когда рожает ребёнка.

– О, любовь моя… – Родри едва мог говорить. – Конечно, нет. Ах, клянусь всеми богами на небесах!.. Прости, что заставил тебя зайти так далеко. Прости меня… О, боги, простите меня и вы, за то, что ругал горькую судьбу, которую вы мне даровали!

– Ты понимаешь, почему я ухожу?

– Да.

Родри обнял её и крепко прижал к себе, пока они рыдали в объятиях друг друга, но Джилл плакала ещё и потому, что ненавидела себя за ложь. «Это уловка серебряного кинжала, – сказала она себе. – И это – то, кем я осталась в глубине души. Я по-прежнему подлый серебряный кинжал…»

– Я никогда не буду любить ни одну другую женщину, – сказал Родри. – Обещаю тебе.

– Не надо связывать себя клятвой! Я не хочу, чтобы ты так себя сковывал… нет! Но ты можешь обещать мне вот что: никогда не люби другую женщину так, как ты любил меня, а я никогда не буду любить другого мужчину так, как тебя.

– Договорились.

Когда он наклонился, чтобы поцеловать её, она отвернулась.

– Пожалуйста, не целуй меня, любовь моя. От этого станет только хуже.

Прежде чем Родри смог ответить, Джилл повернулась и убежала, убежала и от него, и от собственной лжи. Она распахнула дверь, вылетела в коридор и врезалась прямо в Гвина. Она схватила его за воротник и прижала к стене.

– Ты шпионил за нами?

– Не мог понять ни слова из того, что вы говорили. Все, что я слышал, – это как орал гвербрет. А ведь предполагается, что я теперь – его телохранитель, слышишь, ты, чёртова кошка!

Когда Джилл его отпустила, то поняла, что только по чистой случайности не разбередила ему рану на плече. Девушка сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Прости меня. Тебе, наверное, лучше зайти. Ему нужно с кем-то поговорить. – Она уже пошла по коридору, но вдруг остановилась. – Эй, Гвин! Охраняй его получше, ладно? Ты будешь очень нужен ему в течение ближайших недель.

Затем она поспешила прочь, оставив его удивлённо смотрящим ей вслед, и нырнула в покои Невина. Старик стоял у открытого окна, и она с большим удивлением обнаружила, что небо на востоке уже сереет. Занимался рассвет.

– Невин, я должна отсюда уехать. Мы можем прямо сейчас упаковать вещи и тронуться в путь?

– Конечно. Моя бедная Джилл, я…

– О, не надо меня жалеть! Я не могу этого вынести и не заслуживаю этого. Я солгала ему, Невин. Я сказала ему, что бесплодна и поэтому не могу выйти за него замуж.

– Несомненно, ему требуется какая-то причина… та, которую он может понять.

– Но ложь – это ужасный способ начинать новую жизнь.

– И все же есть ложь, а есть бальзам для души…

Восходящее солнце уже окрашивало золотом горизонт, к тому времени, как Джилл и Невин оседлали во дворе лошадей. Из казармы вышел Каллин и присоединился к ним. Он бросил взгляд на нагруженного мула, затем с пониманием кивнул.

– Ты не выходишь замуж за Родри. – Это не было вопросом.

– Нет, папа. Я просто не могу. Это двеомер.

– А-а.

Каллин обвёл взглядом двор, посмотрел на камни, которыми он был вымощен, затем повернулся и бросил взгляд на конюшни.

– Я провожу вас. Подождите, я возьму своего коня.

Когда отец отошёл, Джилл также поняла, что она и его оставляет тоже, причём безвозвратно. Мгновение она колебалась, затем заметила, как Невин наблюдает за ней.

– Ты была права, – сказал он. – Чем раньше мы уедем, тем лучше.

Они направились по дороге, ведущей на юг от Белглеафа, к побережью, а затем прямиком в дан Дэверри. Солнце становилось все горячее, словно обещая скорое лето. Когда примерно через час Каллин остановил коня на дороге и объявил, что поворачивает обратно, Невин отъехал немного вперёд, чтобы оставить их вдвоём. Каллин завёл Джилл на боковую дорожку, в яблоневый сад, где ветки, густо усыпанные цветами, свисали над побелённой каменной оградой, и потому казалось, что Джилл с отцом сидят в сёдлах среди облаков.

– Ну что ж, моя милая, ты выбрала странную дорогу.