Во время прогулок мальчик расспрашивал отца обо всем, что видел вокруг. К сожалению, Алан мог рассказать только то, о чем ему довелось прочитать: он с детства был погружен в себя и мало наблюдал за природой.

Сегодня Коннор не пошел в школу: через день после того, как Айрин привела туда Розмари, на уроки не явился ни один человек. Айрин застала в школе лишь печальную Сьюзен Стерн, единственными словами которой были:

— Я вас предупреждала.

Алан пытался утешить жену, говоря, что все равно ей было бы тяжело работать в школе и заниматься имением. Он уверял ее в том, что жизнь течет так, как и положено течь, хотя это была неправда.

Сегодня Алан и Коннор по привычке отправились гулять. Находясь рядом с отцом, мальчик чувствовал, как в те пространства его души, где прежде таились неуверенность и страх, вливаются надежда и радость. Алан всегда старался ответить на его вопросы, даже на самые трудные, а если все же не мог ничего сказать, всегда объяснял, почему.

— В приюте меня не любили потому, что я светлый, а здесь Розмари не любят за то, что она темная. Именно потому сестра Меганн хотела, чтобы вы увезли ее в Темру? — произнес Коннор.

Алан не успел ответить: какой-то человек, проходя мимо, грубо задел его плечом, хотя на пустынной дороге было достаточно места.

Алан замедлил шаг и оглянулся. Он даже не заметил, что кто-то шел навстречу: мужчина словно появился из-под земли.

На вид это был типичный белый бедняк: продавленная соломенная шляпа, завязанная под подбородком обрывком шпагата, мешковатые коричневые штаны, кое-как стянутые шнурком.

Их взгляды встретились, и глаза незнакомца от злобы превратились в узкие щелки.

— Что уставился? Я слышал, ты служил федералам? Продался янки!

— Я вас не знаю, — сказал Алан.

— Зато я отлично тебя помню и не удивлен, что ты мозолишь глаза всей округе. Большинство крупных поместий сгорело, а Темра цела, и ты живешь в ней, как белый господин!

— Кто вы? — холодно произнес Алан.

— Юджин так и не сказал нам тогда, почему хотел тебя повесить, — обронил незнакомец, изучая его взглядом, — ко теперь я понимаю, за что.

Алан догадался: это был один из приятелей Юджина, в былые времена, вероятно, считавший себя джентльменом, а теперь превратившийся в белую рвань.

Было трудно представить, сколько богатых плантаторов, лишившихся всего, что они имели, от безысходности пустили себе пулю в лоб или бежали куда глаза глядят, как это случилось с бывшим хозяином Темры. Но Алан не собирался их жалеть, потому что они никогда не жалели его.

— Я не продавался янки, я не смог бы продать себя никому после того, как столько раз продавали меня. Вместе с тем я купил бы свободу любой ценой, если б ее можно было измерить деньгами.

Он сказал это, позабыв о том, что рядом с ним стоит ребенок, и вспомнил только тогда, когда скользкий, словно змея, взгляд мужчины пробежал по лицу мальчика.

Сжимая в своей руке ручонку Коннора, Алан с новой силой ощутил, как это радостно и тревожно — иметь сына.

— Не забывай, кем ты был, — предупредил незнакомец, — не то хуже будет.

Алан вернулся домой растерянным. Меньше всего он хотел, чтобы в душе его ребенка поселились враждебность и страх.

Когда вечером ему сообщили, что во двор вошла большая группа белых мужчин, он спустился к ним, взяв заряженный револьвер. Неграм и детям было велено остаться в доме, а Айрин, вопреки уговорам, последовала за мужем.

Алан знал: толпа, которая сходится в каменном молчании, намного опаснее той, что кричит и размахивает руками. Он немного подождал, думая, что неподвижный воздух вот-вот дрогнет, но ничего не происходило. Тогда Алан понял, что должен заговорить первым.

У него было небольшое преимущество (не револьвер — у непрошеных гостей тоже имелось оружие): он стоял выше, на ступеньках крыльца, а за спиной была его крепость.

Алан вспомнил военное время. Тогда он не мог позволить себе быть слабым или испытывать страх: слишком много людей верило в его могущество и власть. Сейчас он почувствовал что-то похожее.

Взяв себя в руки, он спокойно и веско спросил:

— Что вам нужно?

— Мы пришли узнать, правда ли, что ты собираешься возглавить негритянскую милицию? — спросил один из мужчин, по-видимому, главный, после недолгой, но тяжелой паузы, во время которой толпа молча пыталась вывернуть душу Алана наизнанку.

Алан не успел ответить, как другой воскликнул:

— Дать оружие в руки черным! Подумать только! Если это случится, никто из нас ни на миг не сомкнет глаз!

— Таково решение губернатора, — заметил Алан.

— Тогда поклянись, что не станешь в это ввязываться!

— Такой клятвы я дать не могу, — ответил он и снова встретил поразительно чужие, ненавидящие взгляды.

— Вижу, поместье процветает? — процедил один из фермеров. — Дом, скот, поля… Не многовато ли у вас земли?

— Я хотел предложить вам взять у нас несколько участков, но теперь едва ли стану это делать.

На этот раз тишина не казалась столь непробиваемой. Создавалось ощущение, будто сквозь мертвый камень начали прорываться ростки любопытства и… надежды. Слово «земля» означало для этих людей слишком многое, по сути, было основой жизни. Однако они не могли одним движением сбросить с себя все те бессмысленные нагромождения, болезненные коросты, которыми обросли их души.

— Почему вы не пускаете своих детей в школу? — подала голос Айрин.

Все это время она стояла позади Алана, обняв руками колонну, а теперь сделала шаг вперед.

— Потому что мы не хотим, чтобы они сидели рядом с неграми и их учила ирландская шлюха!

Алан сбежал со ступеней и с размаху ударил оскорбителя по лицу.

Мужчина выхватил револьвер и приставил к груди Алана. Тот сделал то же самое. Почти одновременно прозвучали два сухих щелчка, означавших взведенный курок.

Айрин видела по глазам Алана, что сейчас он выстрелит. Его противник тоже это почувствовал, и в его глазах заметались злобные огни, а рука дрогнула.

Алан с силой ткнул мужчину дулом револьвера в грудь, и тот упал под ноги своим товарищам.

— Цветной ударил белого! За это нужно линчевать! — глухо произнес кто-то.

Алан издевательски расхохотался.

— Попробуйте! Только не думайте, что слух об этом не дойдет до губернатора штата!

Они повернулись, как по команде, и пошли прочь. Алан и Айрин не двигались до тех пор, пока последний из мужчин не покинул пределы усадьбы.

Потом Алан повернулся к Айрин и крепко обнял ее. Она дрожала мелкой дрожью. Он перебирал пряди ее волос, а она прижалась щекой к его груди.