– Ковач, как ты?

Депре. Он уставился мне прямо в лицо.

– Эй, слышишь…

Я слабо кашлянул.

– Все отлично…

Депре привалил меня спиной к столу. В поле зрения, за Люком и чуть выше, появилась Вордени.

– Ковач?

– У-ух… извини, Таня. – Я рискнул взглянуть на ее лицо, оценивая уровень контроля. – Мне следовало предупредить тебя… Карера – это не Хэнд. Не выносит плохого обращения.

– Ковач…

По лицу Вордени пробежал нервный тик, должно быть, говоривший о первых трещинах в ее наскоро восстановленной психике. Или нет.

– Что они сделают с Сутьяди?

Наступила короткая тишина. Молчание нарушила Вонг-сават.

– Показательная экзекуция. Так?

Я кивнул.

– И что сие означает?

Голос Вордени звучал натянуто-спокойно. Кажется, следовало пересмотреть представления о состоянии археолога.

– Что такое "показательная экзекуция"?

Закрыв глаза, я постарался вспомнить увиденное за два последних года. Заныл поврежденный локоть. Немного выждав, я открыл глаза и медленно произнес:

– Экзекуция перед строем. Что-то вроде автохирурга с перешитым управляющим кодом. Сперва программа изучает тело, находя нервные сплетения. Измеряет пороги чувствительности. Потом запускают рендеринг.

Глаза Вордени слегка расширились.

– Рендеринг?

– Разбирают на части. Заживо. Снимают кожный покров, удаляют плоть, расщепляют кости. – Я вспомнил кое-какие моменты. – Его медленно потрошат, зажаривают глаза прямо в глазницах. Дробят зубы, рвут нервы. – Вордени сделала непроизвольный жест, словно отказывалась верить. – Его оставляют в живых, пока не закончат. Если видят, что клиент впадает в шок – процесс останавливается. При необходимости вводят медикаменты. Они дают все, что нужно. Кроме болеутоляющего.

Казалось, что среди нас появился кто-то пятый, ухмылявшийся и крутивший мою изувеченную руку. Погрузившись в собственную боль, несколько прибитую биотехнологией, я вспомнил происходившее с другим человеком. Тем, кто оказался на анатоматоре до Сутьяди, собрав вокруг себя солдат "Клина", истинно правоверных и желавших посмотреть на алтарь войны.

– Как долго это продолжается? – спросил Депре.

– Зависит от обстоятельств. Почти весь день, – слова еле шли наружу.

– Казнь завершают до заката. Часть ритуала. Если никто не остановит процесса, к ночи машина оставляет на столе череп. Обычно так и происходит. – Продолжать не хотелось. Но, кажется, никто не собирался меня останавливать. – У офицеров и сержантов есть право запросить "акт милосердия", что решается голосованием. Но это в любом случае не может произойти раньше полудня. И невозможно смягчить наказание в зависимости от звания или проступка. Несмотря ни на что, я видел, как люди голосовали против, даже в более позднее время.

Наконец высказалась Вонгсават:

– Учитывая, что Сутьяди убил офицера, командира взвода… Не думаю, что ему достанется "акт милосердия".

– Он слаб, – с надеждой проговорила Вордени. – Учитывая радиационное поражение…

– Нет.

Непроизвольно пошевелив правой рукой, я почувствовал всплеск боли, чувствительной даже под нейрохимией.

– "Маори" – это специальные боевые тела, и они выносливее многих.

– Но нейрохимия…

Я с сожалением покачал головой.

– Забудьте. Машина хорошо в этом разбирается. Первым делом она вырубит все средства, снижающие боль.

– Тогда он просто умрет.

– Нет, он не просто умрет. Так не бывает.

Больше никто не возражал.

Наконец появились два медика. Один уже занимался мной в прошлый раз. Вторым оказалась незнакомая мне женщина с суровым лицом. Рукой они занимались с автоматизмом, предполагавшим немалый опыт. Никто из медиков не придал значения сидевшему на шее ингибитору, хотя присутствие "наседки" ясно говорило о моем статусе. Для начала костные обломки обработали ультравибратором из хирургического микрокомплекта, а затем в разрушенный локтевой сустав ввели биостимулятор роста. Из-под кожи торчали длинные нити, к которым прицепили зеленые маркеры и электронный чип, руководивший процессами восстановления костей. В основном он-то и управлял темпом роста.

Никакой волокиты. И не важно, чем ты занимался на гражданке. Ты в армии, солдат.

– Потерпите дня два, – сказал мой знакомый, поставив на руку марки с эндорфином. – Мы обработали костные обломки, так что сгибать руку можно. Без опасения повредить окружающие ткани. Но болеть будет, причем охрененно сильно. Обезболивание замедляет процесс регенерации, так что не злоупотребляйте. Фиксирую сустав. Специально. Чтобы помнили.

Пара дней.

Счастье, если через два дня я буду еще жив. Перед глазами появился доктор с орбитальной платформы. За каким хреном… Абсурдная ситуация нашла свой выход в непроизвольной и неизвестно на кого направленной улыбке.

– Гм… спасибо. Не стоит замедлять заживление, ну зачем это…

Медик едва заметно улыбнулся, быстро переведя взгляд на то место, которое обрабатывал. Сократившись, мягкий "гипс" плотно охватил бицепс и предплечье. По руке распространилось теплое ощущение.

– Вы, часом, не из бригады анатоматора? – спросил я. Медик затравленно посмотрел на меня.

– Нет. Это по части сканирования, я такими делами не занимаюсь.

– Мартин, мы закончили, – неожиданно резко произнесла женщина. – Время.

– Да-а.

Медик собирался нехотя, медленно сворачивая свою укладку. Я смотрел, как в ней исчезают хирургические инструменты и перевязочный материал в разноцветных пачках.

– Эй, Мартин. – Я кивнул в сторону его укладки. – Оставь-ка мне чуток этих пилюль. Знаешь ли, я собирался поспать.

– Э-эм…

Женщина прокашлялась.

– Мартин, только не…

– Ой, заткнись, пожалуйста.

Повернувшись к женщине, Мартин напустился на нее с очевидной злобой. В этот момент мне в голову стукнул инстинкт Посланника. Действуя за спиной медика, я легко дотянулся до его укладки.

– Ты мне не начальник, Зейнеб. Я даю то, что считаю нужным дать, и…

– Не беспокойтесь, – спокойно заметил я. – В любом случае пилюли мои.

Оба медика уставились на меня. Подбросив на ладони упаковку с эндорфинными марками для наклеивания на кожу, я засмеялся.

– Не беспокойтесь, я не поставлю все сразу.

– Может, и поставите, сэр, – усомнилась женщина.