Хэрод привстал, попробовал защититься руками, но что-то с тяжестью наковальни опустилось ему на голову, вжав в подушки кресла, а затем он полетел на пол, в теплый, затаившийся внизу мрак.

Винсента было трудно содержать в чистоте. Есть такие мальчишки, которые, кажется, источают грязь из всех своих пор. Не успевала я вычистить ему ногти, как через час под ними уже снова виднелась траурная кайма. Мне приходилось постоянно бороться за то, чтобы он выглядел опрятно.

В Рождество мы отдыхали. Энн готовила еду, меняла на проигрывателе праздничные пластинки и занималась стиркой, пока я читала Писание и размышляла над ним. День выдался тихим и спокойным. Несколько раз у Энн возникал порыв включить телевизор – до встречи со мной она смотрела его по шесть-восемь часов в день,– но моя обработка давала себя знать, и она тут же находила себе какое-нибудь другое занятие. В первую неделю своего пребывания здесь я и сама много времени проводила у экрана, пока однажды вечером в одиннадцатичасовых новостях не показали короткий сюжет о так называемых чарлстонских убийствах. «Полиция штата до сих пор разыскивает пропавшую женщину»,– сообщила молодая дикторша. И тогда я решила, что больше в доме Энн Бишоп никто не будет смотреть телевизор.

В субботу, через два дня после Рождества, мы отправились с Энн по магазинам. В гараже у нее хранился «де Сото» 1953 года. Это была отвратительная зеленая машина с решеткой на радиаторе, отчего она напоминала испуганную рыбу. Энн вела машину так осторожно и неуверенно, что, когда мы выехали из Джермантауна, я была вынуждена посадить на ее место Винсента. Энн указала нам дорогу, по которой мы выбрались из Филадельфии и направились к самому фешенебельному торговому центру «Прусский король». Более глупого названия я еще не встречала. Мы ходили по магазинам в течение четырех часов, и я сделала несколько симпатичных приобретений, хотя, опять же, ни одно из них не могло сравниться с той восхитительной одеждой, которую я оставила в аэропорту Атланты. Я купила красивое пальто за триста долларов – темно-синее, с пуговицами цвета слоновой кости, и решила, что оно сможет защитить меня от пронизывающего холода северной зимы. Энн было приятно покупать мне разные вещи, и я не хотела препятствовать ее счастью.

Вечером я вернулась в Ропщущую Обитель. Так приятно было переходить из комнаты в комнату в свете колеблющегося пламени свечей, в сопровождении лишь теней да еле различимого шепота. Да, забыла упомянуть, что в магазине спортивных товаров Энн приобрела две винтовки. Молодой продавец с грязными светлыми волосами и в таких же грязных кроссовках был потрясен наивностью пожилой женщины, покупавшей оружие для своего взрослого сына. Он предложил две дорогие пневматические винтовки – двенадцати– и шестнадцатизарядную, в зависимости от того, на какую дичь собирался охотиться ее мальчик. Энн купила обе и еще по шесть коробок патронов для каждой. И теперь, пока я переходила с канделябром из комнаты в комнату, Винсент в каменной прохладе кухни проверял и смазывал винтовки.

Раньше я никого не использовала так, как Винсента. Если до сих пор я сравнивала его сознание с джунглями, то теперь все больше убеждалась, что эта метафора прекрасно отражала действительность. Образы, мелькавшие в сохранившихся участках его мозга, неизменно были связаны с насилием, убийством и разрушением. Я улавливала картины убийства членов его семьи – матери на кухне, отца в кровати, старшей сестры на кафельном полу ванной, но я не знала, были ли то воспоминания о реальных событиях или просто фантазии. Сомневаюсь, что и сам Винсент отдавал себе в этом отчет. Я никогда не спрашивала его о семье, но даже если бы и спросила, он не смог бы ответить.

Вообще использование Винсента напоминало мне езду верхом на норовистой лошади – стоило только отпустить вожжи и предоставить ей делать все, что заблагорассудится. Он был невероятно силен для своего роста и телосложения, что просто необъяснимо. Казалось, в самые неожиданные моменты весь его организм захлестывали волны адреналина, и тогда его мощь становилась поистине сверхчеловеческой. Мне очень нравилось разделять с ним это состояние, хотя я и была всего лишь пассивной участницей. С каждым днем я чувствовала себя все моложе. Я знала, что, когда доберусь до своего дома на юге Франции, возможно, в будущем месяце, я настолько помолодею, что даже Нине не удастся узнать меня.

Рождественские праздники портили только ночные кошмары, связанные с Ниной. Они повторялись из ночи в ночь: Нина открывает глаза, мертвенно-бледная маска ее лица с дыркой во лбу, Нина поднимается из своего гроба – я вижу ее пожелтевшие острые зубы и синие глаза в пустых глазницах черепа, окруженных полчищами белесых червей.

Мне не нравились эти сны.

В субботу вечером я оставила Энн на первом этаже Ропщущей Обители охранять дверь, а сама свернулась на кровати в детской и отдалась шепоткам, погрузившим меня в полудрему.

Винсент вновь вышел через подземный ход. Он был своеобразным символом появления на свет: длинный узкий коридор с наползающими друг на друга шероховатыми стенами, резкий запах земли, напоминающий медный привкус крови, узкий лаз в конце и, как взрыв света и звука, первый глоток свежего ночного воздуха.

Винсент пересек темную аллею, перепрыгнул через ограду, миновал пустую стоянку и нырнул во тьму следующей улицы. Винтовки он оставил на кухне в Ропщущей Обители, захватив с собой лишь косу, предварительно укоротив ее деревянную рукоять на четырнадцать дюймов, и нож.

Я не сомневалась, что летом эти улицы запружены неграми: жирные негритянки сидят на ступеньках и мелют языками, как бабуины, или тупо смотрят на своих грязных, оборванных ребятишек, а расхлябанные особи мужского пола, без работы, без идеалов, без каких-либо видимых средств к существованию, околачиваются в барах или подпирают стены на углах. В тот же вечер, в разгар суровой зимы, на улицах было темно и тихо, узкие оконца занавешены, заперты двери одноквартирных домов. Винсент не просто двигался, как безмолвная тень, он поистине превратился в нее, перемещаясь с аллеи на улицу, с улицы на пустую стоянку, со стоянки во двор, нарушая при этом покой не больше, чем дуновение ветра.

Две ночи назад он выследил членов банды, которые собирались в большом старом здании, расположенном посреди заброшенных стоянок, неподалеку от высокой железнодорожной платформы, врезавшейся в эту часть гетто, как Великая Стена, в бесплодной попытке некоторых более цивилизованных горожан оградиться от варваров. Лежа на промерзшей траве возле заброшенной машины, Винсент наблюдал.

Черные фигуры двигались перед освещенными окнами, словно карикатурные изображения на экране «волшебного фонаря». Наконец пятеро из них вышли из дома. Мне не удалось узнать их в тусклом свете, но это не имело значения. Винсент подождал, пока они скроются в узкой аллее у железнодорожной платформы, а затем двинулся следом. Как меня возбуждало безмолвное преследование, это скольжение в ночи, казалось, не требовавшее от него никаких усилий! Почти в кромешной тьме Винсент видел не хуже, чем большинство людей при дневном свете. Я словно разделяла мысли и чувства сильной и гибкой охотничьей кошки. Голодной кошки.