Все еще больно. Никогда я такой боли не знала.

Горло саднит от крика. Болят корни волос, болит рот. Одежда порвана. Господи, даже кожу порвали.

Я снова здесь, в церкви Ферберна. Серых нет. Я одна.

Я зажгла свечи; они бросают на стены призрачные тени. Я мутными глазами смотрю на опрокинутые скамьи, на разбитый алтарь. На груди каменного ангела лежит порванная Библия. Разбитые витражи блестят на полу драгоценными камнями. Лицо Девы Марии, написанное на стекле, лежит у меня под ногами – оно уцелело. Большие темные глаза Богоматери смотрят на меня. Они будто знают, что со мной только что было.

Я ощущаю только боль, всепоглощающее унижение, полное смятение. Я не могу вспомнить… Не знаю, что со мной было.

Но я знаю одно:

ОНИ УКРАЛИ У МЕНЯ ПАМЯТЬ.

Остались только следы: сломанные ногти, из раненых пальцев сочится кровь. Разорванный свитер, обувь исчезла, ремень на джинсах будто перегрызен пополам голодным зверем.

Рик, я отбивалась. Наверняка я отбивалась. Я пыталась. Но у них невероятная сила.

Секунду назад я налила воды в кружку и смотрю на свое отражение. Лицо избито, губы рассечены, кровоточат. Волосы как солома.

Боже мой, что они со мной сделали? Все болит. Что они сделали? Я должна знать, что было со мной за эти три часа.

Но могу ли я вспомнить?

Нет. Ничего. Полная пустота.

Помню только свое имя. Клочки воспоминаний о тебе, Рик, о Лондоне, где мы были вместе.

Думай, думай, Кейт!

Серые не пытались тебя убить.

Так что же было? Стисни зубы, сожми кулаки – думай! Верни память!

Серые пальцы. Они трогают тебя… изучают… да, да, так!Изучают – но очень грубо.

Толстые серые пальцы открывают тебе рот. Еще одна тварь засовывает туда пальцы и вытаскивает твой язык. Для осмотра Боль адская, мучительная, но ты не можешь крикнуть.

Серые толстые пальцы давят тебе на шею, исследуют позвоночник, будто считают позвонки. Поднимают тебе ноги и сгибают руки, исследуя локтевые суставы, потом запястья Иногда выворачивают кисть так, что кости должны были бы треснуть.

Потом ты видишь холодные кровавые глаза. Они осматривают твое тело, будто ищут что-то важное. Какой-то знак, который скажет им: Да. Вы ее нашли. Это она.

Нашли они этот знак? Решили, что я гожусь для их безбожных опытов?

Господи, как я исцарапана между ногами…

Там все так болит… будто они что-то со мной сделали… и с дикой, неимоверно дикой силон.

Я знаю, что они вернутся. И проведут свой кошмарный эксперимент. Я выглянула в дверь.

И сейчас, когда я это пишу, эти серые твари снова идут к церкви. Они возвращаются.

Я убью себя. Вот что я сделаю.

Прости, меня, Рик. Но я не вынесу этого еще раз. Они понятия не имеют, что такое боль. Не понимают, какой пытке меня подвергли.

У меня есть винтовка. Я должна застрелиться. Пуля – это быстро. Безболезненно.

Рик, прости меня. Но у меня только один выход.

Ради Бога, прости.

Мое имя: Рик Кеннеди. Время суток: 14.00.

Я вдруг оказался на открытом месте. Лес остался сзади.

– Черт!

Мне нужны деревья! В них я буду прятаться. А здесь негде скрыться. Впереди только поля пыли – и ничего, кроме пыли. Спрятаться негде.

Я задыхался. И дышать было невозможно. В воздухе висела мелкая пыль, она сушила горло, пока оно не начинало гореть до самых легких. По лицу сбегал пот.

Это убийство, это ад.

Как мне от них удрать?

Думай, Кеннеди! Думай!

Я оглянулся. Черт побери, где Теско?

Только что он был рядом. Может, споткнулся, и теперь эти гады рвут его на части, как ребенок – бумажную куклу.

Я сдернул с плеча винтовку и побежал обратно, стискивая ее в руках. Я не верил этому психу Теско ни на грош. Но бросить его здесь я не мог.

Я налетел на него… нет…

Налетел на ЭТО.

ОНО вскочило с земли.

ОНО заревело.

И красные глаза уставились на меня.

Я знал, что нужно стрелять. У меня в руках была винтовка.

Давай, Рик!

Целься!

Дави на спуск!

Черт… я не мог шевельнуться.

Эта тварь ринулась на меня, глаза горели, как фары, огромные руки занеслись клешнями.

Это было рефлекторно. Я заревел зверем, бросился вперед, молотя кулаками.

Будто колотил в стену. Только ей было бы больнее. Этот зверь был бетонной твердости. Я попадал кулаками ему в череп, в челюсть, но остановить его не мог. Глаза его горели неукротимой яростью.

Мускулистые лапы отбросили меня прочь, как клочок бумаги.

Я споткнулся, упал на спину. С тяжелым рюкзаком я был неуклюж, как перевернутая черепаха.

И оно прыгнуло. Серые лапы сомкнулись у меня на лице, погружая мою голову в золу. Я пытался выскользнуть, отталкиваясь от земли ногами.

И не мог шевельнуться.

Надо мной на фоне адово-черных ветвей нависло серое лицо. Кроваво-красные глаза горели такой дикой злобой, что я готов был поверить, будто у него в черепе пылает пламя.

Я попытался колотить по охватившим меня горилльим лапам. Без толку. Как по стальным поручням.

Тварь изменила положение. Она села мне на грудь, сдавив ребра босыми ногами. У меня стали мешаться мысли от ужаса. Я не мог дышать. Я хотел завопить, но тут эта тварь одной клешней схватила меня за горло и сдавила с невероятной силой.

И при этом я еще смотрел будто со стороны. Будто душа уже выскользнула из тела посмотреть, как на каком-то человеке сидит серое чудовище. А человек лежит на спине в золе и саже и дрыгает ногами. Рюкзак наполовину вылез из-под него в этой смертной схватке.

Это я, Рик Кеннеди, девятнадцати лет. Уже не дышу.

Картинка начала меркнуть.

Сереть. Чернеть.

Я не дышал.

Чернота заливала зрение.

Жизнь уходила.

Если я не сброшу с себя эту тварь еще двадцать секунд, я мертвец.

Меня зовут Кейт Робинсон.

Я собираюсь убить себя. Но сначала я должна сделать еще одно.

Только быстро. Серые снова идут к церкви. Они не спешат. Они знают, что мне не уйти.

Господи, от одного взгляда на них у меня все внутри переворачивается. Не знаю, хватит ли у меня сил это сделать, но я должна.