слезы. — Я пытался, и у меня ничего не вышло. Вот какой я, блядь, жалкий. Такой бесполезный.

— Ты не бесполезный.

— Я всех подвел.

— Это неправда. — Я скользнула взглядом по складу в поисках свободы. — Перестань так говорить.

— Это правда. И я снова тебя подведу.

— Пожалуйста. — Я потянулась к нему. Чтобы ударить его, поцеловать, попытаться вбить в него хоть немного здравого смысла. — Зачем ты это делаешь? Что, черт возьми, такого важного, что позволило этому ублюдку превратить тебя в убийцу?

Его взгляд казался бесконечно печальным, безмерно сломленным.

— Она — вот что важно. Единственное, что имеет значение.

— Кто? Кто важен?

— Олив.

Мое сердце перестало биться.

«Олив».

Значит, он мечтал о другой О.

О другой любви по имени Олив.

Олив!

Меня пронзила доселе невиданная боль. Едва слышно я произнесла:

— Кто такая Олив, Гил?

Он поморщился и пожал плечами, как будто уже забивал гвозди в свой собственный гроб.

— Это не…

— Это. Блядь. Имеет значение! — В моем голосе звучало столько ярости, что я не поверила собственным ушам. — По крайней мере, это ты мне должен. Ты должен сказать мне гребаную правду, Гилберт Кларк.

Гил вдохнул, содрогнувшись.

— Олив — это… — Он не мог на меня смотреть. — Олив — моя дочь.

Меня оглушил белый шум.

Земля ускользнула из-под ног.

«Дочь».

У него есть… дочь?

У меня вырвался стон чистой трагедии.

— Прости, О. — Притянув к себе, он поцеловал меня в лоб. На его щеке появилась влага, заманивая в ловушку, из которой невозможно выбраться. — У этого ублюдка моя дочь.

Его голос снова надломился, и Гил склонил голову.

— У него моя плоть и кровь. На мне лежит огромная ответственность. Но он продаст…ее жизнь за твою.

У меня окаменели конечности. Откуда у него дочь? Когда это случилось? Как и с кем? Вопросы вертелись у меня на языке, но страх сделал меня слабой.

— Почему ты не сказал мне…

— Я не мог.

— Ты мог! Она твой ребенок! Полиция…

— Не в силах мне помочь. Мне уже не нужна их помощь.

— Отпусти меня. Я…

— Я не могу. — Еще один проблеск горя на его щеке. — Я не могу тебя отпустить. Прости, О.

Его отчаяние превратилось в безжалостность.

Любовь в холодность.

Он поцеловал меня в последний раз… и наклонился за веревкой.