В Рождественские праздники Матвей поздравлял родителей, волнуясь сообщил:

— Явился к нам на днях Державин Гаврила Романович, и когда я ему назвался, спросил, не родственник ли я героя Чесменского, адмирала Спиридова.

— Хм, откуда ему про меня знать? — смутился Спиридов-старший.

— Когда я ему назвался, то он мне руку пожал и объявил при всех, что восхищен вашей, батюшка, храбростью и отвагой...

По-разному складывается обустройство отставных моряков. Героя Чесмы, капитана 1-го ранга Дмитрия Ильина, императрица незаслуженно оскорбила и изгнала с флота без пенсии, запретив появляться в столице, когда ему еще не было и сорока лет. Екатерине почудилось, что лихой моряк непочтительно относится к владелице трона. Четверть века в забвении, нищенствуя, коротал свои дни в захудалом имении прославленный моряк.

Алексей Сенявин в отставку пока не подавал, а попросился в отпуск по болезни и жил в скромном флигеле на Васильевском острове. В последние годы он немало времени уделял становлению характера своего племянника Дмитрия Сенявина. Недавно тот вернулся с эскадрой из крейсерства в Атлантике.

В Кронштадте между тем готовилась эскадра в Средиземноморье, и Дмитрий с радостью принял предложение отправиться туда на линейном корабле «Америка». Эскадра должна была следовать для охраны Ионических островов от все усиливающихся натисков турецких кораблей.

Вскоре в Кронштадт наведался Алексей Наумович. К назначению племянника он отнесся несколько прохладно. Видимо, думал иначе. Когда они остались в каюте командира «Америки» вдвоем, Сенявин-старший подвел Дмитрия к карте, висевшей на переборке.

— Нынче для России обретает первостепенный смысл акватория черноморская, — начал он не спеша. Десяток с лишним лет создатель Азовского флота адмирал Сенявин отыскивал древние славянские корни в этих краях. — Еще во времена Святослава в Крыму возникло русское княжество Тмутаракань под властью Киевской Руси. Черное море в ту пору называлось Русским. Потом эти благодатные земли на пять веков заволокло чужеземной тучей. Однако пришел срок и для Золотой Орды. Она рухнула, и на смену ей в Крым ринулись турецкие янычары. Великий Петр возвратил эти русские земли...

Над головой, по палубе, раздавался топот пробегавших матросов, пробили третьи склянки после подъема флага. Дядя продолжал рассказ:

— Накануне Чесмы, турок-то настропалили англичане с французами на войну с Россией, нам с адмиралом Григорием Андреевичем Спиридовым Адмиралтейств-коллегия препоручила корабли для Азовского флота сооружать. Спиридов потом водил эскадры на Архипелаг, турок сжег при Чесме, а мне выпало в Таганроге флот создавать. — Дядя помолчал. — Тесно ему там. Года четыре назад генерал-поручик Суворов присмотрел бухту прелестную, Ахтиарскую, на крымских берегах. Турок на берега те не допустил умело. Ныне крымские ханы распри устраивают, смуту в Новороссии сеют, возмущают татар. Князь светлейший Потемкин порядок там правит.

В открытую балконную дверь доносились крики чаек. Адмирал, тяжело ступая, подошел к Дмитрию.

— Теперь сам, братец, поразмысли, где ты будешь Отечеству надобен. Однако помни, что служба в тех краях нелегкая, не в пример здешней, под боком у Петербурга.

Как это бывает нередко на военной службе, все неожиданно переменилось, и Дмитрию представился случай сделать выбор. Прибывший для смотра эскадры вице-президент Адмиралтейств-коллегии генерал Иван Чернышев приказал выделить для скорой отправки на Азовский флот пятнадцать самых расторопных мичманов. Прошел слушок, что служба там не сахар, все неустроенно, нередко лихорадка, другие болезни косят людей, но Сенявин попросился одним из первых.

На следующий день Дмитрий навестил дядю.

Узнав новости, Алексей Наумович обрадовался, а Дмитрий сказал:

— По мне, служба Отечеству в любом месте почетна, дядюшка. Не место человека, а человек красит оное.

Приятно удивленный, Сенявин-старший растрогался:

— Вот это по-сенявински! Зрелого мужа речи приятно слушать. — Он обнял Дмитрия, поцеловал. Ступай же с Богом! Там служат добрые офицеры, и ты свою тропку прокладывай. Недалече время, флот Азовский образуется в Черноморский... По целине-то хаживать — не то что по проспекту. Синяки да шишки. Ан за битого двух небитых дают.

В первых числах июля Сенявин с однокашником мичманом Лызловым подъехал к Таганрогу.

Палящие лучи солнца падали почти отвесно. Трава на вершине холма пожелтела. Отроги холма спускались на полторы-две версты к югу, постепенно раздваивались, расходились в обе стороны огромными серпами, образуя большой залив.

В зеркальной глади бухты отражались корпуса и рангоут стоявших на рейде, видимо, мелкосидящих судов. Это можно было сразу определить по их относительно приземистым бортам и невысоким мачтам. В одноэтажном здании конторы начальника порта полусонный, утомленный нестерпимой жарой и обедом прапорщик принял документы на команду. Тут же вызвал усатого унтер-офицера, который забрал матросов и отвел в стоявшие во дворе казармы экипажа.

— Флот, — пояснил он, — с флагманом, их превосходительством Тимофеем Гаврилычем Козляниновым, в Керчи. Там вас и определят. Через день-другой туда будет оказия, и вы отправитесь. — Прапорщик показал в открытое окно на большие мазанки неподалеку. — Офицеры в них проживают, столуются в экипаже с матросами. А пока суд да дело, окунитесь в море. Небось, впервой здесь?

Через час, даже не позавтракав, друзья гонялись вперегонки нагишом по песчаной косе, плескались в теплой, будто парное молоко, воде и, плюхнувшись на горячий песок, дремали после утомительной дороги. Последствия они почувствовали, когда легли на соломенные тюфяки — спина, ягодицы, ноги воспалились до волдырей, и они в сердцах вспоминали прапорщика.

На третий день задул восточный ветер, и двухмачтовый галиот с прибывшими отплыл в Керчь. Сенявин приглядывался к начальнику галиота, посматривал на паруса, слушал его команды. На таком судне он был впервые. Довольно крутые волны, не то, что на Балтике, били в корму, норовили сбить с курса, и двое рулевых матросов с трудом удерживали громадный румпель.

— Море здесь мелкое, — делился с ними лейтенант, — меляки да косы вокруг. Волны круты и коварны. Не ровен час, шторм разыграется так, что днищем можно и дна коснуться. Потому тут все суда плоскодонные.

Высунувшись из каюты, Лызлов поманил Дмитрия. В углу на рундуке примостился поручик, который прискакал на пристань, весь в пыли, перед самым отходом галиота. Лызлов познакомил их. Оказалось, это курьер от самого Потемкина, послан к начальнику эскадры. Поручик интересовался петербургскими новостями, вздыхая, вспоминал привольное житье в столице.

— А здесь, господа, не разбежишься. Правда, мне-то грех жаловаться. Со светлейшим князем не соскучишься, а в полевых войсках тягостно. Особливо в Крыму.

— Что так? — спросил Лызлов.

— Смута в Крыму уже который год не прекращается, — начал поручик, — тому причин немало. Когда Шагин-Гирей утвердился в Бахчисарае, — рассказывал он, — турки продолжали домогательства. Порта тайно возбудила против него крымских татар, посылала своих эмиссаров в Закубанье, к горцам и ногайцам. Тогда-то в Таврию послали с войсками генерал-поручика Суворова, но строго наказали — порядок наводи, а войны не начинай. Суворов все сладил, к тому же и турецкий флот по-мирному из Ахтиарской бухты изгнал...