Джерри любил играть с детьми, попадавшими в дом Кеннанов, но Майкл терпел детей лишь до тех пор, пока они оставляли его в покое. А когда они становились фамильярными, угрожающе рычал, шерсть на его шее становилась дыбом, он вырывался из их рук и важно уходил.

— Я никак не могу этого понять, — говорила нередко Вилла. — Он был бесконечно игрив и весел, постоянно готов на какую-нибудь шалость. Он был гораздо глупее Джерри и возбуждался легче, а уж шуму от него было несравненно больше. Если бы он умел говорить, много, верно, мог бы он нам порассказать ужасного о своей жизни за это время — от Тулаги до «Орфеума».

— Возможно, что это лишь слабый намек на то, что ему пришлось пережить, — отвечал Гарлей, указывая на плечо Майкла, раненное леопардом в тот день, когда погибли эрдель Джек и маленькая зеленая обезьянка Сара.

— Он прекрасно лаял, я помню, что он лаял, — продолжала Вилла. — Почему он больше не лает?

И Гарлей, указывая на раненое плечо Майкла, говорил:

— Вот тебе ответ, и возможно, что найдутся еще сотни других ран, мы только их не видим.

Но время шло, и они снова услыхали лай Майкла, и не один раз, а дважды. И оба раза явились лишь залогом другого, более серьезного испытания, когда Майкл и без лая сумел на деле показать свою любовь к людям, спасших его от клетки и рампы и даровавшим ему свободу Лунной долины.

Пока же в бесконечных гонках с Джерри он изучил ранчо вдоль и поперек, начиная от птичьего двора и утиного пруда и кончая вершиной Сономы. Он узнал, в какое время года и в каких местах водятся дикие олени и когда они совершают набеги на плодовые сады и виноградники; он знал, когда они прячутся в глубоких расщелинах и скрываются в тайниках, знал, когда они появляются на открытых прогалинах и обнаженных склонах холмов и вступают в драку друг с другом. Под руководством Джерри, следуя за ним повсюду, Майкл узнал нравы и обычаи лисиц, ласок и енотов, а также кошачьих хорьков, совмещающих в себе все характерные особенности кошек, енотов и ласок. Он познакомился с птицами, вьющими гнезда на земле, и усвоил разницу в правах луговой и лесной куропатки и фазана. Он знал о присутствии горного льва задолго до того, как этим львом был зарезан первый теленок. Лев спустился на ранчо из Мендосино, и его встреча с Майклом окончилась для Майкла весьма плачевно. Израненный и окровавленный вернулся он домой, и тогда Гарлей Кеннан понял, что это неспроста, а на следующий день поехал с винтовкой по следам зверя. Майкл знал о ранчо больше, чем знал Гарлей Кеннан. Гарлей постоянно отрицал присутствие змей в своим ранчо, а Майкл в самой гуще лесной чащи, покрывающей Соному, знал такую расщелину, где целое семейство гремучих змей пряталось в зимнее время и грелось на солнышке летом.

Зима в Лунной долине была прелестна. Последние лилии увяли среди сожженных солнцем лугов, и калифорнийское жаркое лето задремало и скрылось в пурпурных туманах безветренных дней.

Итак, Майкл лаял дважды. Впервые это случилось, когда Гарлей Кеннан верхом на горячем жеребце пытался заставить своего скакуна прыгнуть через узкий поток. Вилла уже была по другую сторону потока и, натянув поводья, смотрела на них, ожидая окончания первого урока. Майкл тоже ждал, но держался при этом ближе к Гарлею. Сначала он улегся на землю у самого берега и старался отдышаться после быстрого бега. Майкл плохо знал лошадей, и вскоре страх за Гарлея заставил его вскочить на ноги.

Гарлей очень мягко и терпеливо пытался убедить жеребца прыгнуть через поток. Он не натягивал поводьев и не повышал голоса, но животное всячески противилось прыжку и от волнения покрылось потом и пеной. Молодая трава была помята, и земля кругом взрыта его копытами. Конь настолько боялся потока, что, подъехав галопом к берегу, внезапно остановился и припал к земле, затем поднялся на дыбы. Это было слишком для Майкла.

Когда конь опустился передними ногами на землю, Майкл подскочил к его голове и залаял. В его лае были порицание и угроза; конь снова поднялся на дыбы, и тогда Майкл высоко подпрыгнул в воздухе, но челюсти его сомкнулись, не успев вцепиться в морду коня.

Вилла прискакала обратно по склону противоположного берега.

— Милосердный Боже! — вскричала она. — Послушай только! Он еще не разучился лаять!

— Ему кажется, что жеребец хочет меня погубить, — сказал Гарлей. — Он угрожает ему. Он прекрасно знает, как это делается, и прочел моему жеребцу целую проповедь.

— Если Майкл хватит его за нос, то это будет посерьезнее проповеди, — предупредила Вилла. — Осторожнее, Гарлей, или Майкл перестарается.

— Ну, Майкл, ложись и не волнуйся, — приказал Гарлей. — Уверяю тебя, что все идет, как полагается. Все в порядке. Ложись!

Майкл покорно лег, но все существо его протестовало: он не спускал глаз с коня, и все мускулы его подобрались и напряглись, готовые к прыжку на случай, если поведение коня будет угрожать жизни Гарлея.

— Я не могу уступить ему, а то он никогда не выучится прыгать, — сказал Гарлей жене, поворачивая коня, чтобы отъехать на некоторое расстояние от потока. — Я добьюсь своего или мы вместе покатимся в воду!

Он во весь опор прискакал обратно, и конь, против своей воли, не будучи в силах остановиться, высоко прыгнул, чтобы избежать страшного потока, и очутился на другой стороне.

В следующий раз Майкл залаял тогда, когда Гарлей на том же горячем коне пытался закрыть калитку на отвесном склоне горной лесной дороги. Видя грозящую его господину опасность, Майкл старался сдержаться, но в конце концов не выдержал, подскочил к голове коня и неистово залаял.

— Как бы там ни было, но его лай помог мне, — утверждал Гарлей, когда ему удалось справиться с калиткой. — Очевидно, Майкл заявил, что покажет ему, как не слушаться хозяина.

— Во всяком случае, он разговаривает, — смеялась Вилла. — Хотя и не отличается особой разговорчивостью.

Но Майкл больше никогда не разговаривал. Лишь в этих двух случаях он прибегнул к лаю, чтобы оградить своего господина от угрожавшей опасности. Он никогда не лаял на луну, не отзывался на эхо холмов и не преследовал лаем ни людей, ни животных. Слышное на ранчо эхо было для Джерри неистощимым источником вокальных упражнений. Пока Джерри заливался лаем, Майкл со скучающим выражением ложился и выжидал, когда этот дуэт окончится. Он не лаял, даже нападая на чужих собак, пробегавших по ранчо.

— Он не боится, как опытный старый вояка, — заметил Гарлей, наблюдая за его борьбой с чужой собакой. — Он сохраняет полное хладнокровие. Драка ничуть его не возбуждает.

— Он постарел раньше времени, — сказала Вилла. — В нем не осталось охоты ни к игре, ни к разговору. Но я все-таки знаю, что он любит меня и тебя…

— Не болтая много об этом, — закончил за нее муж.

— Эта любовь светится в его спокойных глазах, — прибавила она.

— Он напоминает мне одного из участников экспедиции лейтенанта Грили, — согласился он. — Тот был одним из горсточки уцелевших. Он прошел через столько испытаний, что бывал так же сдержан, как Майкл, и так же молчалив. Он казался неинтересным большинству людей, не умеющих его понять. А дело обстояло как раз наоборот. Они были неинтересны ему. Они так мало знали о жизни, что последнее слово всегда оставалось за ним. Из него трудно было вытащить слово. Он не разучился говорить, но не видел смысла в том, чтобы говорить, когда никто его не понимал. Он стал угрюм и замкнут от горечи жизненных испытаний. Но достаточно было взглянуть на него, чтобы понять: этот человек побывал в тысяче преисподен и прошел через тысячу ледяных смертей. В его глазах было то же спокойствие, что и в глазах Майкла. И та же мудрость. Я бы, кажется, все отдал, чтобы узнать, как было сломано его плечо. Очевидно, это был тигр или лев.