– Ну, что тебя грызет? – спросил Пейнтер.

Это был молодой человек моложе тридцати, стройный, симпатичный, хотя и несколько бесцветный. Потратив пять лет в службе разведки и еще два года в начищенных сапогах столичной полиции, он решил рискнуть и заняться частным сыском. Дерьмовая работенка, но она позволяла оплачивать счета, не так уж глубоко залезая в частную жизнь. В основном они занимались изменами; в мире столько измен! Как в делах Филиппа Марло[44]: сделать и забыть.

– Со мной все в полном порядке, – ответил Слейтер.

Он был старше Пейнтера лет на десять, сам прошел через развод и носил цинизм, точно броню. Крупный мужчина, в котором было что-то от раннего Роберта Митчума[45] – точно такие же сонные глаза и низкий, грустный голос. Однако он был так сильно похож на известного актера, что обычно люди не думали, что это он и есть. Приятный человек – в трезвом состоянии, – однако гораздо чаще он бывал на восемьдесят процентов проспиртован. Он взял Пейнтера под свое крыло, когда молодой человек пришел в агентство, и тот никогда не забывал этого.

– Хочешь сказать, что со мной что-то не так? – с улыбкой спросил Пейнтер. – Или имеется в виду мир в целом?

– Раз уж ты спросил, – ответил Слейтер, – то речь конкретно о тебе. Послушай, я был уверен, что у тебя есть мозги. В смысле, как давно ты с нами? Год… дольше? Сколько дней или, точнее, ночей ты уже провел, разыскивая и находя доказательства всех этих прелюбодеяний? Делая компрометирующие снимки, выслушивая рыдания жен и мужей, рассказывающих о своих страхах и подозрениях, обнаруживая, что они правы, что «невинные» вечеринки, не что иное как групповой секс? Сын мой, это же выгребная яма!

– Наша работа? Тоже мне, новость!

– Мир, бога ради! Здесь нет «телки», которую нельзя завалить в подходящее время в подходящем месте под подходящим предлогом, и нет парня, который не пытался бы сделать это. Иногда я думаю, что дело не в самом сексе, а в том, что он запретный. Разве ворованные яблоки не слаще? Ну, может, так оно и есть, пока у тебя от них не сведет живот. Да, они делают это, потому что это «запретный плод». Некоторые из них, по крайней мере. А другие просто из вызова.

– Вроде как карабкаться в гору?

– Умен, подлец! Я серьезно. Каждый застенчивый парнишка, которого ты видишь, потенциальный жеребец, и каждая милая, невинная «птичка» занимается этим шесть ночей в неделю. И замужние худшие из них.

Пейнтер пожал плечами.

– Такова жизнь, Джим. Но если не считать работы, какое это имеет отношение ко мне?

– Самое прямое. Ты говоришь, что собираешься жениться на Джуди Декстер, дочери босса и хочешь, чтобы я был твоим шафером!

Улыбка Пейнтера увяла.

– Все равно не понимаю, – ответил он, от всей души надеясь, что так оно и есть.

Слейтер прикончил пиво и заказал еще два.

– Нет, понимаешь, – сказал он. – Ты помрачнел, я вижу. Значит, понял меня. Послушай, я был женат! Тебе это известно?

Да, Пейнтеру это было известно. Три года назад она сбежала не то с молочником, не то с соседом, страховым агентом, не то с кем-то еще. Он слышал, как об этом говорили в офисе, но только когда Слейтера рядом не было. Джим был слишком мощный и неуравновешенный, чтобы стоило рисковать. По-видимому, это надолго выбило его из колеи: тот факт, что пока он ловил изменщиков, какой-то сопляк делал это с его женой. Отсюда ползучая алкогольная зависимость, цинизм, а теперь еще и горькая речь, направленная против брака как такового. Если Джим Слейтер не возьмется за ум, то совсем скоро станет законченным женоненавистником. Или уже стал им, если сегодняшнее поведение типично для него.

– Так тебе известно? – настойчиво, но слегка заплетающимся языком повторил он. – Я сказал, у меня была жена!

Последнее слово он произнес так, словно на язык попал яд.

– Бывают хорошие жены и плохие, – ответил Пейнтер, страстно желая сменить тему. – У тебя ведь были мать и отец, но разве они разошлись?

Едва произнеся эти слова, он понял свою ошибку.

Слейтер вперил в него мрачный взгляд.

– На самом деле, да. Но хорошие и плохие? Наверно. По крайней мере, раньше я так думал. – Он уставился на свое пиво, как бы зачарованный этим зрелищем, и сделал большой глоток. – Скажи, какую самую дорогую вещь ты когда-нибудь купишь?

– Что? – Может, тема переменится сама собой. – Дом, наверно.

– Ошибаешься, – сказал Слейтер. – Однако попытка хорошая. Тебе нужен дом в качестве клетки для «птички». До «птички» старая холостяцкая квартира тебя вполне устраивала. Но стоит ей появиться, и нужен дом для детишек. Смысл ясен. Попытайся еще раз. Самое дорогое, что ты когда-либо купишь?

Чувство юмора Пейнтера быстро таяло.

– Машина?

– Машина? Ха! Никакого воображения. Однако снова – это хороший пример того, как работают мозги. Зачем молодые парни покупают автомобили, а? Чтобы привлекать «птичек». А почему «птички» любят парней с шикарными тачками? Потому что в них удобно трахаться. Давай, попытайся еще раз.

– Так какую же самую дорогую вещь я когда-либо куплю?

Слейтер хмуро посмотрел на него.

– Твое проклятое свидетельство о браке, динь-дон!

Пейнтеру следовало признать, что в этом что-то есть, однако он лишь резко сказал:

– Джим, мы с Джуди другие. В смысле, ты действительно беспокоишься о нас? – Он улыбнулся и печально покачал головой, в тщетной попытке убедить Слейтера, насколько тот неправ. – Мы… другие.

Слейтер, однако, был непоколебим.

– Послушай, я много лет работал на Декстера, и его малышка вертелась рядом с тех пор, как ей исполнилось… м-мм… пятнадцать? Думаешь, ты единственный молодой, симпатичный сыщик в этом бизнесе?

Улыбка, абсолютно лишенная юмора, застыла на лице Пейнтера.

– Думаю, ты сказал достаточно, Джим.

– Что? – Теперь Слейтер выглядел удивленным. – Ты думаешь, что я сказал?.. Ну, если ты так думаешь, тогда сказанного мной явно недостаточно!

– Достаточно для меня, во всяком случае.

Пейнтер вскочил, так резко, что чуть не опрокинул пиво, и устремился к двери. Сдергивая с колышка пальто, он знал, что Слейтер последовал за ним. Бармен пожелал им доброй ночи, но ему никто не ответил. И потом они стояли в темноте на булыжной мостовой, под мелким дождиком, застегивая пальто, словно чужие, не произнося ни слова. Слейтер излучал страдание, Пейнтер злость, и оба прекрасно ощущали ауру друг друга.