предшествовал у него обыкновенно взрыву гнева, жилы на шее напружились, вся фигура, казалось, выросла. Приближался кризис. В это время вновь раздался крик орла, и в нем молодой индеец как бы почерпнул новый прилив наглости.

— А что такое эта девушка, которую я хочу сделать своей женой? Дочь ничтожного человека, которого и свои-то не слишком уважают. Но она мне нравится, и эту ночь я во главе отряда повезу ее в землю навагоев и…

Окончить фразу ему не было суждено: пуля Сэгина ударила ему в лоб, индеец упал с кровавым кружком на лбу и синевой от пороха вокруг. Индейцы и охотники вскочили моментально. Из каждой груди раздался крик, призыв к мщению. Еще минута — и произошла общая свалка.

Стоны, проклятия раздавались в хижине. Слышались удары, наносимые по чему попало, тяжелое падение смертельно раненых. Остававшиеся в живых задыхались от порохового дыма.

С самого начала сражения Генрих, вооруженный револьвером, выстрелил в стоявшего поблизости индейца и затем, уже почти не целясь, выпустил остальные заряды. Заткнув револьвер за пояс, он бросился к двери, но дверь перед ним захлопнулась; он обернулся и очутился лицом к лицу с индейцем, у которого в руке был поднятый томагавк.

Генрих бросился на него, но не успел выхватить свой нож, как почувствовал прикосновение к плечу холодного железа. Рана была легкая, противники схватились, и между ними завязалась рукопашная. Оружием они действовать не могли и только барахтались, поднимались, вновь падали и при одном из таких падений толкнули полуразрушенную стену, которая, не выдержав удара, рухнула; сражавшиеся очутились на открытом месте.

В момент этого падения Генриху наконец удалось выхватить свой нож, но действовать им он не мог, так как руку его держала рука индейца. Оба упали; индеец, очутившийся внизу, вдруг захрипел, руки, сжимавшие Генриха, стали ослабевать, глаза закрылись; он был мертв. Генрих не сразу понял, как это случилось. Оказалось, что индеец упал прямо на его нож, всей тяжестью навалился на него и умер.

Первой мыслью Генриха после освобождения от врага было бежать на помощь Зое. Между тем от падения стены крыша рухнула и прямо на огонь, горевший в очаге; скоро вся хижина была охвачена пламенем. Материал был настолько горюч, что хижина пылала как коробка спичек. Среди огня и удушливого дыма продолжалась ожесточенная борьба.

Генрих метался у хижины, отыскивая Зою и госпожу Сэгин. Вдруг он увидел на дороге развевавшиеся платья женщин, которые в сопровождении двух индейцев удалялись к лагерю навагоев. Он узнал их, бросился было на выручку к ним, но в это время на горе появился отряд индейцев для сопровождения пленниц. Сделать какую-либо попытку при таких условиях было бы непростительным безрассудством.

Генрих бросился назад, туда, где находились лошади и пленные навагой. Когда он переходил через ров, мимо него просвистели две пули. Он взглянул наверх и увидел охотников, уносившихся галопом от преследовавших их конных индейцев. Это был отряд Дакомы. Не зная, на что решиться, Генрих спрятался за куст кактуса и стал наблюдать.

Достигнув построек, охотники миновали их и продолжали свое бегство, отстреливаясь на ходу. Большая часть индейцев последовала за ними, другие остановились около пожарища и стали шарить вокруг. Генрих пополз вперед, нашел вход в какую-то подземную галерею и там притаился.

Вероятно, во время подземных работ тут был сделан ход; его провели на несколько сажен, потом признали неудобным и бросили. Генрих добрался до глухой стены, откуда, усевшись на земле, мог в отверстие наблюдать за клочком равнины, видневшимся из подземной галереи. Не успел он успокоиться, как увидал две человеческие фигуры, ползком пробиравшиеся к той же яме.

За ними показалось с полдюжины диких; они шарили в кустах и, видимо, искали скрывшихся от них бледнолицых. В преследуемых Генрих признал Годэ и Рихтера. Они были уже почти вне опасности, как на беду свою доктор нащупал под рукою какую-то ящерицу, приподнял ее, стал рассматривать и, видя в этой находке нечто новое для натуралиста, прятать ее в свою сумку. Но миру не суждено было воспользоваться открытием самоотверженного ученого: подскакавшие индейцы пиками своими уложили обоих беглецов с их ящерицей. Генриху пришлось оплакивать добрейшего доктора и веселого канадца, верного своего слугу.

Бедный, бедный Рихтер! С головы его слетела докторская шапочка, и кровавое скальпирование было наградой за верную службу науке. Другой навагой стоял на коленях подле лежавшего Годэ с ножом в руке; он долго любовался завитыми кудрями бледнолицего и восхищался эффектом, какой произведет это великолепное украшение на его боевом поясе. Дикарю хотелось, очевидно, сохранить в целости этот скальп, не потеряв из него ни одного волоса, поэтому он очертил по воздуху широкий круг ножом, затем одной рукой схватил за волосы, а другой… но прежде чем нож дотронулся до кожи, к его великому изумлению и испугу, скальп снялся без всякого усилия и без капли крови; в руках его остался парик, а голова Годэ блеснула перед ним голая и гладкая, как мрамор.

Индеец испустил крик ужаса, выронив из рук парик, откинулся назад и упал на труп доктора. На этот крик сбежались индейцы и по очереди стали рассматривать это невиданное чудо.

Один из них, более храбрый, взял в руки парик, и все с любопытством стали его рассматривать. Один за другим они подходили, трогали голый череп Годэ и удивлялись. Затем храбрец скинул свой головной убор из перьев, надел парик задом наперед и пошел, гордо подбо-ченясь, нисколько не смущаясь тем, что кудри парика падали ему на нос.

Но Генриху было не до смеха, он был подавлен картиной смерти двух близких людей. Думалось ему: жив ли Сэгин? Что с Зоей? Неужели ее уведут в плен и сделают рабой какого-нибудь жестокого дикаря?.. Наконец, его собственное положение было не менее ужасно: из него не предвиделось выхода. Впрочем, если он и дорожил жизнью, то только для того, чтобы спасти Зою. О, если ему удастся выбраться на свободу, он употребит все свои силы и средства для достижения этой цели, он организует отряд и не покинет дела, пока не выручит Зою, в любовь ее он свято верит.

Несчастный Сэгин! Теперь Генриху стало понятным, как человек может сделаться охотником за скальпами;