Во время этого совещания на другом берегу происходило то же самое. Индейцы окружили своего вождя и тоже совещались. Увидев в отряде охотников своих пленных, они пришли в ужас. Возвращаясь из похода, с пленными и богатой добычей, они вдруг узнают, что враги их, охотники за скальпами, в свою очередь побывали в их поселении, стало быть, разграбили, сожгли жилища их и убили всех беззащитных женщин и детей. «Иначе враги поступить не могли», — рассуждали они, вспоминая то опустошение, которое они сами произвели в поселении белых. Сверх того, перед индейцами стояло очень значительное войско, небольшой перевес индейцев в численности уравнивался преимуществом огнестрельного оружия белых. Итак, беспокойство их равнялось беспокойству белых.

Между тем охотники решили, не вступая в сражение, предложить индейцам размен пленных. Для этого был выкинут белый флаг и выведены пленники напоказ навагоям.

У Дакомы на голове была его блестящая каска. Царицу тайн нетрудно было узнать по ее драгоценным украшениям и тунике, убранной перьями.

Неистовый крик раздался по ту сторону обрыва. Индейские воины с негодованием и яростью потрясали своими пиками, некоторые выхватили из-за поясов скальпы и грозно махали ими в воздухе. Индейцы вообразили, что войско Дакомы перебито и столица их разорена и уничтожена. В их диких криках слышались угроза и жажда мести. Вожди их тут же начали совещаться. Через несколько минут некоторые из совещавшихся поскакали к тому месту, где были белые пленные.

— Боже великий! — кричал Генрих. — Они хотят их убить. Скорей белый флаг, скорей!

Прежде нежели успели выкинуть белый флаг, белые пленные были подведены к краю пропасти. Индейцы хотели и со своей стороны похвастаться добычей.

До сих пор пленные не могли признать своих в отряде белых. Загорелые лица, порванные в долгом и трудном походе платья делали их неузнаваемыми; и расстояние, пока пленных не подвели к берегу, было настолько велико, что распознать дорогие черты было невозможно, но тут Зоя тотчас узнала своего отца и жениха; несчастная протянула к ним руки и, потрясенная, с воплем упала без чувств на землю. Мать громко обещала мужу не падать духом и надеяться. И прочие пленные узнали своих близких, братьев и мужей, и умоляли их прийти скорей на помощь. Сцена была в высшей степени трогательная.

Сэгин взял наконец в руки белый флаг и высоко поднял его, охотники окружили его с опущенными ружьями. В стане индейцев произошло некоторое движение, затем один из главных вождей, красивой наружности, подошел к берегу с пикой в руке, на конце которой развевалась дубленая шкурка оленя молочно-белого цвета. Это служило ответом на поднятое знамя мира. Сэгин приказал своим охотникам молчать и, когда водворилась тишина, заговорил громко по-индейски:

— Навагой! Вы знаете нас. Мы прошли всю вашу страну и побывали в вашей столице. Цель наша состояла в том, чтобы освободить белых, которых вы держали в неволе. Мы отыскали нескольких из них, но есть у вас такие, которых мы разыскать не могли. Для того, чтобы вы отдали нам этих остальных, мы взяли у вас заложников. Конечно, мы могли бы захватить гораздо больше, но мы этого не захотели. Вашего города мы не сожгли и не разорили. Ваши жены и дочери остались целы и невредимы. За исключением вот этих, взятых в залог, всех остальных вы найдете в сохранности.

Одобрительный шепот пронесся в толпе индейцев. Они точно поздравляли друг друга с этим известием. Сэгин продолжал:

— Мы видим, что вы побывали в нашей стране и тоже захватили пленных. Но вы любите ваших родных, как и мы своих; поэтому-то я и поднял знамя мира. Мы можем разменяться пленными. Это будет угодно Великому Духу, будет приятно вам и нам. Воины, я сказал и жду вашего ответа.

Воины окружили своего вождя, и между ними поднялся оживленный спор. Очевидно, голоса разделились. Мнения были разные.

Сэгин понял, что в лагере есть группа молодых воинов, которая стоит за сражение, им хочется попытать счастья в бою. Глава этой молодежи — индеец, одетый гусаром; это сын великого вождя, как пояснил Рубе. Если бы старый вождь не был заинтересован в благополучном исходе переговоров, то, без сомнения, увлекся бы требованиями воинственной молодежи и соображением, что навагоям стыдно возвращаться без пленных, но тут мнение старших, более зрелых людей одержало верх, и индийский оратор сказал Сэгину:

— Навагой обсудили дело и согласны на размен пленных. Для того, чтобы все обошлось по правде, они предлагают выбрать с каждой стороны по двадцать воинов. Эти воины на виду у всех сложат с себя всякое оружие. Затем пускай они ведут пленных на конец оврага к старому руднику; там они переговорят и совершат обмен. Остальные воины с обеих сторон пусть остаются на местах до возвращения с размененными пленными. Тогда белые флаги опустятся, перемирие кончится, и оба лагеря будут свободны делать что хотят. Такова речь воинов.

Сэгин, прежде чем согласиться, задумался над сделанным ему предложением. Условия были как будто удобные, а между тем в самих выражениях было что-то подозрительное. В последней фразе сквозило намерение после размена отобрать уступленных пленных. Впрочем, Сэгин мало заботился об этом: он знал храбрость своих охотников и вполне на них надеялся. Требование, чтобы пленных свели на указанное место обезоруженные воины, казалось справедливым. Но Сэгин подозревал, что слово «безоружный» понимается индейцами не совсем точно, и потому шепотом приказал своим уйти в кусты и там незаметно под плащами спрятать ножи и револьверы; то же самое совершали индейцы на другом берегу пропасти: они припрятывали свои томагавки. И так как время было дорого, то Сэгин поспешил принять предложенные условия.

Как только он объявил о своем согласии, двадцать индейцев, наперед избранных, вышли на поляну и побросали свои пики, луки, стрелы и колчаны. Конвой этот состоял из людей рослых и сильных. Сэгин сделал соответственный выбор: Эль-Соль, Гарей, Рубе, Санхес были в числе конвоя. Генрих сам захотел сопровождать капитана.

И они, подобно навагоям, вышли вперед и на глазах у всех сложили свои карабины. Пленных и той и другой стороны посадили на лошадей. Царица и пять молодых мексиканских девушек были присоединены к пленным. Это была тактика