— Не стоит так уж задирать нос, Ральф. Ведь всем известно, что ты всего-навсего на побегушках у этой…

Я прервал ее, не позволив дурно отозваться о моей леди. Заметил только, что всегда служил и продолжаю служить самым прекрасным дамам.

Откланявшись самым любезным образом, я покинул графиню, проследил за погрузкой и отправкой тюков с шерстью, и сломя голову полетел в Тауэр Вейк.

То, что там меня ожидало, охладило мой пыл, как ушат воды пополам со льдом. Гита держалась со мной даже отчужденнее, чем раньше, а мои торопливые объятия были отвергнуты с таким невозмутимым достоинством, что впору и леди Бэртраде поучиться.

Озадаченный, я решил, что так будет продолжаться только до нашей следующей ночи. Но ее не последовало, а Гита начала откровенно избегать меня.

И вот вчера на праздновании Лугнаса вновь объявился Эдгар, и одним своим появлением отнял у меня и Гиту, и даже малышку Милдрэд.

Я видел, как это происходило, как на глазах менялась Гита, словно почувствовав над собою власть некоего злого волшебника, которому нечего было ей предложить, кроме собственной похоти. И этой похоти он был готов принести в жертву все, что возводилось и утверждалось с нечеловеческим трудом, — доброе имя Гиты, честь рода, будущее малышки Милдрэд.

Я все сказал ему — без обиняков и вывертов красноречия, не считаясь с тем, какое положение занимал он, а какое — я. Ибо даже мне, безземельному рыцарю, было что предложить Гите Вейк. А что мог предложить ей муж Бэртрады Норфолкской?

То, что Эдгар после этого решил удалиться, делает ему честь, но ужаснее всего то, что Гита тотчас бросилась следом за ним.

Какую же беспредельную власть имел над нею этот человек! И какую власть имела надо мной она сама, если я, как безумный, поспешил следом. О, если бы я сумел остановить, удержать ее! Ведь она уже была моей женщиной, я имел на нее право…

Из этого ничего не вышло. Чертов хоровод, я заплутал в нем, словно в чаще. Откуда ни возьмись появилась Эйвота и повисла на мне, увлекая в пляску. Я едва вырвался из ее объятий.

Самым унизительным было беспомощно метаться во тьме, все еще надеясь на то, что непоправимое не случилось. А потом я все-таки отыскал их. Они стояли в сумраке, обратившись лицами друг к другу, среди ароматов и теплого дыхания летней ночи — стройные и легкие, как два духа. И как два духа, окутанных серебристым лунным сиянием, слились в объятии.

Мои ноги подкосились, и я опустился в траву, глядя, как Эдгар, подхватив Гиту на руки, уносит ее в темноту леса…

Я был раздавлен и уничтожен. Давно прошли те времена, когда мне ничего не стоило поделиться любовницей с приятелем. Но разве хоть одну из своих подружек я мог назвать возлюбленной? Разве я преклонялся перед какой-либо из них так, как перед Гитой?

А стоила ли она того? Некогда Гуго Бигод назвал ее саксонской шлюхой, и так оно и оказалось. И самое лучшее для меня — смириться со случившимся и уехать.

От того, чтобы немедленно покинуть Тауэр Вейк, меня удержала только лень. Как бы ни складывались мои любовные дела, жизнь здесь была мне по душе. Куда я мог отправиться? От одной мысли, что придется снова подыскивать полный комплект доспехов, нанимать слуг, оруженосцев, а потом разъезжать повсюду в поисках нанимателя меня замутило. В Тауэр Вейк у меня уже было положение, я имел стол и кров, а леди Гита станет по-прежнему заботиться обо мне. Да и со здешними людьми я сошелся довольно коротко.

Можете презирать меня, но и у лени есть свои преимущества. И я принял решение — я остаюсь. Рано или поздно придет день, когда эта женщина поймет, что ей не обойтись без меня. А граф исчезнет из нашей жизни.

* * *

В зале старой башни царило повседневное оживление: люди уходили, возвращались, пахло стряпней, поскрипывал ворот, с помощью которого из подвалов поднимали снедь. Для меня же эти звуки сливались в привычный шум, вызывающий умиротворение — все идет как обычно, а значит ничего не случилось.

Спал я долго и сладко, а когда появился из своего алькова за занавеской, был уже почти спокоен и уравновешен.

И первое, что предстало моим глазам — леди Гита. Никогда еще эта женщина не казалась мне такой красавицей. Она вся светилась счастьем, а встретившись со мной взглядом, заметно смутилась.

Кое-кто из обитателей Тауэр Вейк пристально наблюдал за нами. Однако обязанность знати — не давать слугам поводов для злословия, и мы с госпожой изысканно вежливо приветствовали друг друга. Когда же после вечерней трапезы слуги убрали столы и все собрались у очага, я, как и было заведено, взял в руки лютню, и под звон ее струн поведал историю о преданной и беззаветной любви рыцаря Ланселота Озерного к прекрасной Гвиневер, супруге короля Артура.

Странно, что здесь, в Дэнло, люди не знали о короле Артуре и его рыцарях, а ведь эти истории о далеком прошлом Британии были необычайно популярны на континенте. Я словно открывал для своих слушателей чудесные страницы неведомой книги, и люди внимали мне как зачарованные. Даже самые огрубевшие души откликались — я видел, как наполнились слезами глаза Эйвоты, как вздохнула толстая Труда и даже суровый воин Утрэд коснулся уголка глаза, словно туда угодила соринка. Только маленькая Милдрэд сладко спала на коленях матери под звуки струн.

Леди Гита слушала задумчиво, а когда я закончил, поднялась и унесла Милдрэд в верхний покой. Однако вскоре она вновь появилась на галерее и жестом велела мне подняться к ней.

Мужчины редко допускались в покои госпожи — однако именно я стоял в центре этого полукруглого роскошного помещения. Между развешанных на стенах ковров горели тяжелые серебряные светильники, а потемневшие плиты пола скрывались под пушистыми овчинами.

Гита не спешила начинать разговор. Она все еще медлила, теребя концы своего мягкого кожаного пояска, и я заговорил первым:

— Я многое понял минувшим вечером, миледи. Поэтому не мучайте себя пояснениями.

— Но я должна!

В ее голосе появилась предательская хрипотца, хотя она и старалась говорить ровно.

Строго и просто моя госпожа сказала, что не достойна меня, ибо ею владеет безудержная страсть к другому, которой она не в силах противостоять. Это гибельный путь, но она готова на все, лишь бы быть с тем, кто мил ее сердцу.

У меня было что возразить, но я молча смотрел на нее. Сейчас, в простом одеянии из светлого льна, с собранными на затылке волосами, без дорогих украшений, леди Гита выглядела такой юной…

— Простите меня, миледи, — наконец проговорил я. — Веления сердца подчас сильнее законов, которые придумывают люди. Поэтому и я не могу покинуть вас. Только здесь и вопреки всему я иногда чувствую себя счастливым. Именно об этом я сегодня и пел.

— Это всего лишь песня, сэр Ральф, — грустно усмехнулась Гита. — В жизни все по-другому.

Я коснулся ее щеки и заставил взглянуть мне в глаза.

— Значит вы не верите в беззаветную любовь и преданность? Но если бы в жизни не случалось ничего такого — разве стоила бы эта жизнь того, чтобы ее воспевать?