– А почему моего-то мнения никто не спросил? – возмутился Лямка.

– Блин, Лямин, чего ты здесь разоряешься? Вопросы, жалобы, претензии – это, пожалуйста, к будущему тестю. Насколько я знаю, это он с твоим переводом подсуетился.

– К кому вопросы? – попытался сделать наивные глаза Иван.

Получилось не очень. По крайней мере, Нечаев с Козыревым дружно расхохотались.

– А кто еще знает? – обреченно спросил Лямин. Ответный хохот приобрел уже просто неприличные масштабы.

– Ваня, я тебя умоляю, – попросил начальник, утирая слезы.

– Факт, Лямка, – подтвердил Козырев. – Знают все.

– Но зачем меня в другой отдел-то переводить?

– Во-первых, будешь сидеть поближе к руководству, следовательно, под присмотром. Во-вторых, рабочий день строго с девяти до шести, а потом все – бегом к супруге и к дитю. Тоже плюс, верно? Опять же, должность новая – все копеечка в дом. А в довершение ко всему – исключительно трезвый образ жизни, потому как твой новый начальник этого дела, – Нечаев выразительно пощелкал по горлу, – не одобряет. Словом, через полгода станешь совсем другим человеком. Верно, Паша?

– Ага, – мрачно кивнул Козырев. Перспектива расставания с напарником огорчила его не меньше, чем самого Лямку. – Надеюсь, уж нас-то с Полиной никуда не зашлют?

Нечаев мгновенно посуровел и, выждав паузу, объяснил:

– Вчера Ольховская подала рапорт на увольнение, поэтому с сегодняшнего дня она переведена на хозработы сроком на две недели. Если сейчас кто-то из вас задаст оригинальный вопрос «почему?» – отвечу в грубой форме и не по существу… Молчите?… Молодцы, правильно делаете… Так, на этом все. Лямин свободен. Иди, небось, дежурный тебя уже обыскался. А ты, Паша, задержись.

Лямка сумбурно и как-то очень по-детски и нелепо попрощался и, втянув голову в плечи, понуро побрел на выход.

– Выше нос, Иван, чай, не в Сибирь ссылают. Надеюсь, отныне компьютеры нашего отдела будут обслуживаться в первую очередь и на самом высоком техническом уровне!..

Без пяти минут оперуполномоченный в ответ на это хотел сказать что-нибудь очень ехидное и колкое. Лямка даже обернулся, но, словно испугавшись чего-то, торопливо вышел из кабинета, так и не произнеся ни слова. Он действительно испугался, потому что почувствовал, что сейчас может взять да и расплакаться. А для мужчины, готовящегося стать отцом, это было бы несолидно.

Нечаев дождался, когда за Иваном закроется дверь, после чего вполголоса выругался, открыл сейф и достал из него початую бутылку коньяка и два бокала. Плеснул в каждый пальца на три, посмотрел, добавил еще чуток и протянул один Паше.

– Держи, Ваньке сегодня действительно нельзя. Ему на Центр ехать, а у Фадеева, знаешь, какой нюх на это дело?!

Козырев кивнул: мол, плавали – знаем.

– Я, Пашка, прекрасно понимаю, какая у тебя на душе сейчас херня творится. Но я очень прошу тебя – не сломайся, ладно? Знаю, что тяжело, знаю, что хочется послать все это куда подальше… Но, очень тебя прошу, не спеши! Я не уговариваю тебя – я прошу. Понимаешь?

Паша кивнул, и Нечаев продолжил:

– …У меня у самого (веришь-нет?) ситуация еще поганее. Да что там поганее? – жопа полная! Такой год сволочной выдался – хуже не бывает! Скольких мужиков потеряли! И каких! Антоха Гурьев, Сергеич… Юра Рощин (ты его, правда, не застал) умер, тоже сердце… А народу сколько поуходило! Климушкин, Степанов, Горчаков… Теперь вот Полина, Лямка, у Эдика с Пасечником пенсия на подходе… Скоро может так статься, что я вообще здесь один, как динозавр какой-то, останусь. Сохранюсь исключительно по причине подходящего микроклимата и невозможности существования в любых других условиях… Ладно, чего-то я куда-то не в ту сторону попер… Давай-ка мы с тобой помянем подполковника Нестерова. Светлая ему память. Так будет лучше и так будет правильно.

– …И светлая память экипажу «семь-три-пять», – тихо добавил Паша.

– И светлая память экипажу «семь-три-пять», – согласился Нечаев. – Давай, не чокаясь.

Выпили, помолчали.

– А мне теперь когда заступать? – первым нарушил молчание Козырев.

– Я тебе на сегодня отгул поставил. А завтра с утра поедешь в гараж – примешь новую тачку, ту, которую за Колей Кривицким должны были закрепить взамен «Форда»-старичка. Пасечник со своей сломанной рукой еще недели три на больничном просидит, так я тебя к его «грузчикам» водилой поставлю. Кто к вам старшим пойдет – сам пока не знаю. Будем как-то выкручиваться – кроить, латать, штопать. Да, слушай, пацаны у Григорьича еще совсем зеленые, так что ты по возможности пригляди за ними, ладно?

– Хорошо, пригляжу.

– Еще выпьешь чуток?

– Нет, спасибо.

– Ну, и правильно. Тогда я тоже не буду. Все, Паша, иди отдыхай. Значит, запомнил? Завтра в гараж, но послезавтра уже на охоту. Сдюжишь?

– Как потопаем, так и полопаем, – подтвердил Паша, сделав попытку придать этой крылатой «грузчицкой» фразе ее родную, «нестеровскую» интонацию.

И, надо сказать, для первого раза у него получилось очень даже похоже.

Суббота 16 июля 2005 года выдалась неправдоподобно жаркой. С самого утра народ, не веря своим глазам, обалдело пялился на термометры, но затем, понимая, что это не сон, спешно собирал манатки и мчался на природу – поближе к водоемам и шашлыкам. Грех было упускать такой денек – не так уж их много за все лето в Питере и бывает. А уж про остальные времена года просто скромно умолчим.

Проснувшийся в десятом часу Паша Козырев природную аномалию также отметил и оценил, однако пути его и остального народа на этом разошлись. Сегодня, в день годовщины гибели Гурьева, Паша собирался поехать на кладбище. К поездке он готовился заранее и даже специально подкорректировал свой рабочий график так, чтобы на этой неделе один из выходных пришелся именно на шестнадцатое число.

От Лиговки до Южного кладбища Паша добирался около часа. По дороге он заскочил в магазин и очень долго выбирал алкоголь, потому что по такой жаре один вид стеклянной посуды со спиртосодержащей жидкостью вызывал легкий приступ тошноты. В конце концов Козырев остановил свой выбор на маленькой (0,25) фляжке «Флагмана», подкупившей не слишком запредельной ценой, а главное – холодными, запотевшими стеночками.

Как и следовало ожидать, людей на кладбище было совсем немного. По такой жаре, когда плавятся мозги и асфальт, сам тезис «любви к отеческим гробам» невольно становится малость расплывчатым. От центральных ворот до могилы Антона, рядом с которым закопали и бригадира, ходьбы было минут двадцать – Южное кладбище печально славится запредельно-гигантским размахом территории, на которой сейчас запросто могли бы разместиться несколько деревень, причем вместе с нарезанными для каждой сельхозугодьями. Запутавшись во всех этих «вишневых», «березовых», «ольховых» и прочих аллеях (есть все-таки какая-то нездоровая насмешка в подобных кладбищенских названиях!), Козырев дал солидного крюка и вышел к месту новых захоронений совсем с другой стороны.